АЛЕКСАНДР   ПОДКОЛЗИН

 

 

 

КОМЕДИЯ

 

«ШИПУЧИЕ МГНОВЕНИЯ»

 

Действующие лица

 

Солодилов, писатель

 

Настя, его приёмная дочь

 

Света Стринжа, подруга Насти

 

Ирина, домработница

 

Сбильский, близкий друг Солодилова

 

Антон Енгаватов, молодой человек

 

Тарас Ротин, очень молодой человек

 

Заводов, помощник Солодилова

 

Енгаватов-старший, отец Антона

 

 

Подмосковье.

Дачный городок писателей.

Середина лета.

Дом Солодилова.

Гостиная.

 

 Общее пространство представляет полностью самодостаточную вещь в себе, где стиль целиком диктует образ жизни. Потолок столь высок, что случайному гостю, попавшему сюда, всегда кажется: таких высотных габаритов в жилых помещениях ему видеть доселе не приходилось.

 Возле лестницы с великолепными балюстрадами, ведущей на второй этаж – прекрасная зона для отдыха, где особо выделяется большая, бесподобного вида софа; чуть поодаль стоит антикварное, чёрное пианино “Schwechten”.

 Повсюду – полки и стеллажи с книгами. Вокруг сплошь предметы роскошной мебели под старину, расставленные не формально-симметрично, но определённым образом упорядоченно.

 Всё это немного напоминает салон в усадьбе или некую знакомую декорацию. Тут смело можно было бы играть “Дворянское гнездо” или “Вишнёвый сад”, если бы не вмешательство современной бытовой техники и разных, насыщенных дороговизной, деталей из обихода для повседневной нынешней жизни. Создаётся некая картина, что здесь вещи будто кокетничают друг с другом, передают привет из эпохи в эпоху.

 В интерьере есть множество очаровательных сувениров и прочих мелочей, тем самым сказывается безупречный вкус хозяина дома; а спокойная и неспешная мелодия этого интерьера плавно и неторопливо разливается по всей площади – места предстоящих событий.

 

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

 

СЦЕНА 1.

 Входят Настя и Света Стринжа.

 

СТРИНЖА.  Нет-нет, Настя, я этого Барсиловского не могу прохлопать, ведь такую удачу мне судьба преподнесла. Теперь бы только не сглупить. Ничего-ничего, этот-то у меня ещё будет рыдать и плакать.

НАСТЯ.  Это ради чего же?

СТРИНЖА.  Ради моего снисхождения. Я знаю ту самую природу мужчин, а поэтому он будет моим. Обязательно будет! Я его надёжно обложила. (Присаживаются на софу.) И как только моё время настанет, тогда-то я уж своего решающего момента не упущу.

НАСТЯ.  И как близок этот момент?

СТРИНЖА.  (Хмыкнув.) Не надо торопиться.

НАСТЯ.  А что же надо?

СТРИНЖА.  А намучить его надо, и как следует.

НАСТЯ.  Намучить? Это для чего?

СТРИНЖА.  Он должен понять, что я – женщина дорогая; дорогая и неповторимая!

НАСТЯ.  И как, он мучается?

СТРИНЖА.  Ах, да все, все они мучаются, ежели их правильно и с расчётом обложить. А он что, исключение? Я ему из себя такую загадку выстроила – ни с какой прикладной математикой ему не прочупать. И результаты кое-какие уже обнадёживают.

НАСТЯ.  То есть?

СТРИНЖА.  Представь себе, он сегодня утром передо мной на коленях стоял. И с огромным букетом из двадцати пяти роз. Я после нарочно подсчитала.

НАСТЯ.  На коленях стоял? И… почему?

СТРИНЖА.  А вот потому.

НАСТЯ.  А всё-таки-то?

СТРИНЖА.  Просил у меня разрешения поцеловать кое-что.

НАСТЯ.  Да? И что же?

СТРИНЖА.  Ну, пятку. Всего лишь пятку мою.

НАСТЯ.  Человек не без странностей. И ты позволила?

СТРИНЖА.  Не сразу, конечно. Поломалась для понта, а уж потом и уступила его мольбам. Гляжу, а он и выше-выше полез.

НАСТЯ.  Понятно. Неужели ты сдалась?

СТРИНЖА.  Ты что, – чтобы он меня враз за какую-то там-нибудь дуську принял? Уж нет, тут иного рода дело, с особой методотативностью; тут меня так запросто не возьмёшь. Я тут весь свой опыт приложу с учётом всех условностей. Методотативность, – тему догоняешь?

НАСТЯ.  Послушай, а этот Барсиловский твой не сумасшедший?

СТРИНЖА.  Вот! Ты, мать, в самую точку попала. Сумасшествия от него я и добиваюсь.

НАСТЯ.  Он – сумасшедший, и ты, Стринжа, – такая же: короче, вы с ним – два сапога пара. (Смеются.)

СТРИНЖА.  Дай бог, чтобы так.

 

СЦЕНА 2.

 В это время сверху по лестнице спускаются Солодилов и Сбильский. Первый – в богатом домашнем халате, второй – в шикарном тёмно-сером костюме.

 

СОЛОДИЛОВ.  (К Сбильскому.) Понимаешь, в последнее время за каждую минуту своего удовольствия мне приходится расплачиваться совсем необоснованными ресурсами своими.

СБИЛЬСКИЙ.  Какого рода?

СОЛОДИЛОВ.  Душевные терзания, да и деньги стали улетать, чёрт знает куда. Но главное, интерес к самой жизни пропадает необратимо. Иногда думаешь, вот вывели бы меня в поле, дали бы выкурить сигару под музыку Сен-Санса да и расстреляли бы.

СБИЛЬСКИЙ.  (Приостановившись.) За что?

СОЛОДИЛОВ.  А за то, что нечего притворяться и из себя изображать порядочного исключительного интеллигента современности. (И вдруг заметив присутствующих в гостиной.) Светочка! Рад, рад видеть вас! И что же вы так редко нас посещаете?

СТРИНЖА.  Здравствуйте, Лёв Константинович.

СБИЛЬСКИЙ.  Добрый день, Света. Какая приятная встреча!

СТРИНЖА.  Здравствуйте.

СБИЛЬСКИЙ.  А мы, стоя на балконе, наблюдали вот со Львом Константиновичем, как вы так эффектно подкатили на своей машине; как вы легко вышли из неё, и этак дверцу – отт!.. Очарование, честное слово. Знаете, посмотреть со стороны, так всё это было интригующе!

СТРИНЖА.  Вот совсем и не предполагала обо всём таком.

СОЛОДИЛОВ.  Мда-а, нечего и сказать: Светочка – женщина с будущим!

СТРИНЖА.  Ох, Лёв Константинович, вашими бы устами...

СОЛОДИЛОВ.  Поверьте, я уж в подобных предположениях ошибок давно не допускаю: опыт.

СТРИНЖА.  Тогда спасибо. Я так хочу быть счастливой.

СОЛОДИЛОВ.  Держитесь счастливых людей в таком случае.

СТРИНЖА.  И всего-то?

СОЛОДИЛОВ.  Да. И всего.

СБИЛЬСКИЙ.  И вы, Света, так импозантно и с такой необычайной элегантностью набросили сумочку на своё плечико, а потом направились такой женственной и завораживающей походкой. До того очарование! Право же, всё это было просто донельзя интригующе.

СОЛОДИЛОВ.  (Обхватив по-дружески Сбильского за плечо.) Ну вот, шли мы с тобою кофе попить, а мне вдруг захотелось шампанского. Как, Шаши?

СБИЛЬСКИЙ.  Я – за. Хэ-хэ, как же светлая молодость чудесно озаряет всю жизнь вокруг! (Направляются к двери.)

НАСТЯ.  Папа Лёва, пожалуйста, скажи Ире, чтобы она нам сюда кофе принесла. Ладно?

СОЛОДИЛОВ.  Ладно-ладно, Настёна, скажу, дорогая ты моя.

 

 Солодилов и Сбильский уходят.

 

СЦЕНА 3.

НАСТЯ.  Слушай, Стринжа, я всё смотрю: туфли у тебя – полнейший супер! Я взгляну?

СТРИНЖА.  А, между прочим, эти лапотухи – его подарок. Мы вчера с Барсиловским в бутик просто так заглянули и... вот.

НАСТЯ.  И чьи они?

СТРИНЖА.  Диоровские, родные.

НАСТЯ. И сколько? Можешь сказать?

СТРИНЖА.  Легко: полторы тонны в “у.е.”.

НАСТЯ.  (Зачарованно уставившись на туфли.) Ничего себе. О! Идея: а пройдись-ка в них, покажи дефиле.

СТРИНЖА.  (Улыбнувшись и манерно вздёрнув брови.) Прямо сейчас, что ли?

НАСТЯ.  Конечно. Подожди-ка...

 

 Настя быстро встаёт и подходит к стереосистеме. – И вот уже звучит ритмичная песенка в исполнении Бриджит Бордо. Стринжа выходит на середину гостиной и начинает двигаться в танце. Настя с восторгом наблюдает за ней.

 Песня и танец заканчиваются.

 

СТРИНЖА.  (Возвратившись на место.) Уххх... Ну, как?

НАСТЯ.  Нет слов, здорово! Ты была так эротична!

СТРИНЖА.  Почему была? Я всегда эротична.

НАСТЯ.  И этот у тебя ансамбль – топ с юбкой, мне так нравится. Тоже он подарил?

СТРИНЖА.  Он, он.

НАСТЯ.  А чьё это?

СТРИНЖА.  Взгляни сама: тут вот лейблы.

НАСТЯ.  (Рассматривает у той одежду.) Донна Кэран. Ну, ни фига себе! А маечка?

СТРИНЖА.  Дольче Габбана. И... вот ещё бельё на мне от Гуччи, – смотри, цвет бурбонской розы называется. Там была другая расцветка – “под леопард” от Кавалли, но я выбрала эту. Сумасшедшая подача, да?

НАСТЯ.  Обалдеть можно.

СТРИНЖА.  Видишь, мать, как Барсиловский на мне не экономит.

НАСТЯ.  (Не прекращая рассматривать одежду Стринжи.) Вот сразу видно, как он к тебе относится.

СТРИНЖА. И как же?

НАСТЯ.  С нежностью. Что, разве я не права?

СТРИНЖА.  Права, и ещё как права. Но я в какой уже раз убеждаюсь, что любому типу, которого стремишься охомутать, за нежность его надо тонко мстить обратным.

НАСТЯ.  Месть за нежность?

СТРИНЖА.  Тонкая месть. А всё другое почти что никогда не срабатывает, – (и улыбнувшись) и даже свежее дыхание.

НАСТЯ.  Тонкая месть... Интересно, но не ясно.

СТРИНЖА.  Да-да, месть, как спасительная компенсация за весь мой напряг постоянный: и внутренний, и внешний.

НАСТЯ.  И ты в этом уверена?

СТРИНЖА.  Уверена – не уверена, не знаю. Но на данный момент ты же понимаешь, вокруг кого моя фишка крутится: мальчик-то с золотой перспективой.

НАСТЯ. Это понятно.

 

СЦЕНА 4.

 Входит Ирина: у неё в руках широкий серебристый поднос с кофейником, чашками и разными сладостями.

 

НАСТЯ.  (Поднявшись с места и убирая всё лишнее со столика.) Вот сюда, Ира. Спасибо.

ИРИНА.  (Не спеша, переставляет весь кофейный набор с подноса на столик.) Настя, а что, на вечер Лёв Константинович гостей ждёт?

НАСТЯ.  Не знаю. С чего ты решила?

ИРИНА.  Да как же, – Вася уже отправлен привезти шампанского, пиццу, круассанов, мороженого.

НАСТЯ.  (Глянув на Стринжу.) Вот дела. Круассанов... Мороженого...

ИРИНА.  Вот и мне надо на кухне всё, как следует, подготовить, чтобы, как он сказал, можно было легко и быстро организовать стол.

НАСТЯ.  Выходит, тебе здесь на сегодня хлопот хватит.

ИРИНА.  Нет, я же только приготовлю, а после Вася отвезёт меня  в город на квартиру.

НАСТЯ.  Зачем это?

ИРИНА.  Лёв Константинович попросил меня там марафет построже навести к выходным. Так он сказал.

НАСТЯ.  Это уже более чем интересно.

СТРИНЖА.  (Вполголоса.) Настя, ты не забыла?

НАСТЯ.  О, да-да, я сейчас вернусь. (Уходит.)

 

СЦЕНА 5.

 Ирина наливает кофе в чашки.

 Входит Заводов. В руках у него два огромных пакета с провизией.

 

ЗАВОДОВ.  (Поставив пакеты у двери.) О, кто же нас осчастливил своим присутствием! Светик, ты сегодня впечатляешь никак не меньше, как сама Мона Лиза дель Джокондо!

СТРИНЖА.  А ты всё в том же расположении нести свои дешёвые бесконечные глупости?

ИРИНА.  Какие у вас, Светочка, туфли-то шикарные – загляденье.

ЗАВОДОВ.  Да, такие бы туфли на ножки Мэрилин Монро. А так...

СТРИНЖА.  А что ты, собственно, имеешь против моих ножек?

ЗАВОДОВ.  И длинноваты, и худоваты для повседневной реальной жизни; разве что только для... (И засмеявшись, что-то пробурчав себе под нос.) Эх, если для того самого, то…

СТРИНЖА.  Что-что?

ИРИНА.  Нет-нет, Светочка, замечательно на вас они сидят. Очень дорогие, наверное?

ЗАВОДОВ.  Но с фигурой всё же... нет, не гармонируют.

СТРИНЖА.  Понимал бы ты в фигуре-то что-нибудь.

ЗАВОДОВ.  А тут и понимать нечего, – кости одни.

ИРИНА.  Язык у тебя, Вася, – что веник грязный.

СТРИНЖА.  Милый мой, да ты бы посмотрел, как на эти кости мужики зарятся.

ЗАВОДОВ.  Вот этого я оспаривать не стану. Вопрос другой – какие это мужики и какова надобность им в этих костях, хотя...

СТРИНЖА.  Всё-всё, хорош, – кончай бончу свою.

ИРИНА.  (Отвернувшись в сторону.) Разоделась-то, разоделась... как адов цвет. И до чего же эта набалованная дрянь такая наглая и везучая! (Уходит, взяв с собой один из пакетов.)

 

СЦЕНА 6.

СТРИНЖА.  Ох, Вася-Васенька, вот сталкиваясь с тобой или с такими, как ты – уж извини, но так и чувствуешь, что теряешь в себе... что-то важное.

ЗАВОДОВ.  Уж не честь ли собственную?

СТРИНЖА.  Знаешь что, ты!

ЗАВОДОВ.  Ой, только блохой на меня не прыгай.

СТРИНЖА.  Слушай, фигляр гороховый, сканал бы ты отсюда.

ЗАВОДОВ.  До чего же ты восхитительна, когда  сердишься. Так и хочется служить-Служить-СЛУЖИТЬ тебе, Светик!

СТРИНЖА.  Я тебя сейчас пристукну. Хочешь?

 

 Раздаётся телефонный звонок. Заводов, в замешательстве, было, дёрнувшись сначала к лестнице, потом в сторону двери, но всё-таки решает сам поднять трубку.

 

ЗАВОДОВ.  У телефона. Говорите, пожалуйста. Да... Ну, это… помощник его секретаря. Да-да. (Что-то записывает в рядом лежащий блокнот.) А-а, понятно, понятно; я всё записал. Непременно передам. Всего доброго. (И положив, было, трубку, вновь хватает её.) Так-ээ... Алло, алло!.. (Чертыхаясь, окончательно кладёт трубку на место и, выставившись, смотрит на Стринжу.)

СТРИНЖА.  Что? Чего тебе? Хлеба?

ЗАВОДОВ.  Вот они - глаза богини! Ах, Светик, умереть бы от такого твоего взора; чтоб мне лишиться сна и аппетита! (И притворно вздохнув, направляется в сторону двери.) Строит что-то из себя… сучка блудливая. Взгреть бы её вожжами. (Уходит, забрав с собой оставшийся пакет.)

СТРИНЖА.  Хамьё. (Поднявшись с места, она подходит к окну, отодвигает штору и глядит на улицу. Что-то привлекает там её внимание. Или кто-то?..)

 

СЦЕНА 7.

 По садовой дорожке медленно идут двое молодых людей. У каждого – сумка через плечо. Они разговаривают, приближаясь к дому Солодилова.

 

РОТИН.  А особнячок-то ничего. Живут же люди! Не то, что народные массы в коробках и хибарах. Да, Антон?

ЕНГАВАТОВ.  Уволь, но сей предмет меня лично не занимает.

РОТИН.  (С восхищением глядя на дом.) В таком тереме сидеть бы при деньгах и жить-кропать-пописывать: волей-неволей Михаилом Афанасьевичем Булгаковым станешь. А?

ЕНГАВАТОВ. Если бы к этому ещё железно осознавать – чего во имя. А что, Тарас, обострим чувства? Для концентрации перед решительным шагом. У меня есть  немного пудры. Будешь?

РОТИН.  Я для концентрации лучше вот пива шибану. (Достаёт из сумки бутылку пива. И сделав глоток из бутылки.) Что-то меня колотить начинает: внутри битвинит, как перед Симплегадскими скалами. (Глядит, как Енгаватов через тонкую трубочку вдыхает в нос кое-что из скомканной бумажки.) Как думаешь: Фортуна присутствует с нами, хотя бы в радиусе одного гектара?

ЕНГАВАТОВ.  (Выбросив в сторону всё то, что было у него в руках, и утерев нос платком.)

С Фортуной следует держаться строже,

И этому учиться надлежит

Не у кого-нибудь – у молодёжи.

РОТИН.  Пушкин?

ЕНГАВАТОВ.  Нет, далеко не Пушкин. Макиавелли.

РОТИН.  Круто сказано. Но по части нашей ситуации я всё понял.

ЕНГАВАТОВ.  Да? Неужели с ходу дотумкал?

РОТИН.  Что ж тут тумкать, и коню ясно:

Своё всегда необходимо брать,

Способно и без отдыха победы добиваться,

А не Фортуне доверяться.

ЕНГАВАТОВ.  (Посмотрев в сторону дома Солодилова.)

Спокойно боя станем ожидать,

К сражению готовя собственные силы;

Кто против нас – того возьмём на вилы!

 

РОТИН.  (Оглядываясь вокруг.) А здесь, наверное, везде одни академики да высоченные служилы обустроились?

ЕНГАВАТОВ.  Это как же ты догадался?

РОТИН.  По заборам.

ЕНГАВАТОВ.  Так что, двигаем поршнями?

РОТИН.  Двигаем.

ЕНГАВАТОВ.  Не вешай голову, Тарас! – “Есть упоение в бою!”

РОТИН.  (Выбросив пустую бутылку.) Да. – “И бездны мрачной на краю…”

ЕНГАВАТОВ.  Вперёд! Самое время – yes! (Уходят.)

 

СЦЕНА 8.

 Гостиная.

 Стринжа отходит от окна и задержавшись у зеркала.

 Входит Настя: она навела макияж и переменила свой наряд.

 

СТРИНЖА.  О, теперь нам с тобой и сам Голливуд не страшен!

НАСТЯ.  Если бы только попасть туда. (Отдаёт Стринже деньги.)

СТРИНЖА.  Вот спасибо тебе, мать. (Садится на софу, убирая деньги в сумочку.) Ты так меня выручаешь. Я тебе обязательно всё отдам. Обещаю тебе.

НАСТЯ.  (Включив музыку и плюхнувшись возле Стринжи.) Отдашь-отдашь, когда разбогатеешь.

СТРИНЖА.  Если бы ты знала, как мне неловко у тебя занимать. Так не вовремя ещё меня с работы выперли. Я совсем на мели. И бармену надо срочно полтинник отдать.  Ты же понимаешь, что у Барсиловского я не могу бабки просить; ведь согласись, стратегию надо блюсти.

НАСТЯ.  Конечно. Понимаю, – методотативность?

СТРИНЖА.  Правильно. (Демонстративно оглядывает Настю.) Выглядишь бесподобно, растёшь на глазах.

НАСТЯ.  (Улыбнувшись.) Ты всегда замечаешь во мне самое лучшее. Слушай, Стринжа, я ещё послушаю твои компакты?

СТРИНЖА.  Да возьми их все себе.

НАСТЯ.  Класс, вот спасибо!

СТРИНЖА.  Ты только Майкла Болтона и Тони Брэкстон оставь мне, а всё остальное бери себе насовсем. Представляешь, всю эту груду мне Барсиловский подарил зачем-то. Да и когда мне всё это слушать?

НАСТЯ.  Вот пользуюсь я твоей добротой.

СТРИНЖА.  Я гораздо чаще пользуюсь твоей добротой.

 

 

СЦЕНА 9.

 Входят Солодилов и Сбильский – у каждого в руке по бокалу с шампанским.

 

СБИЛЬСКИЙ.  (Что-то дожевав и утерев платком рот.) А вы, девушки, смотритесь, словно две сестрички-принцессы в сказочном королевстве, хэ-хэ.

СТРИНЖА.  Да?

СБИЛЬСКИЙ.  А что, я нелепо выразился? Хотя… по виду точно.

НАСТЯ.  (Весело переглянувшись со Стринжой.) Жаль, что – и не принцессы; и до сказочного королевства – увы, Шай Моисеевич, расстояние подалее, чем от Земли до Солнца.

СОЛОДИЛОВ.  Эх, если бы и вправду оказаться в какой-нибудь сказке, соприкоснуться с её миром безбрежной фантазии! Как, Светочка?

СТРИНЖА.  Это ещё смотря в какой сказке окажешься: а то и не рад будешь.

СОЛОДИЛОВ.  (Рассмеявшись.) Светочка – вы всегда оригинальны.

СБИЛЬСКИЙ.  Позвольте, а вот я всю свою жизнь полагал, что под сказками всегда подразумевается что-то победно-доброе. Я не прав?

СТРИНЖА.  Да, но сколько там чёрных дел вытворяется.

СБИЛЬСКИЙ.  Но победа добра над злом там всё-таки всегда держит верх.

СТРИНЖА.  На то они и сказки.

СБИЛЬСКИЙ.  Знаете, Света, а вы меня убедили.

СТРИНЖА.  Простите, но я к этому совсем и совсем не стремилась.

СБИЛЬСКИЙ.   И пусть. Но ваши умные доводы содержат в себе нечто интригующее, хэ-хэ. Я не прав? Нет? (Стринжа и Настя смеются; глядя на них Солодилов и Сбильский снисходительно улыбаются.)

СОЛОДИЛОВ.  Прав, прав, ты всегда прав, Шаши.

НАСТЯ.  Папа Лёва, а, между прочим, исходя из поступившей информации – о мороженом. На нашу долю рассчитывалось?

СОЛОДИЛОВ.  Настёна, а как же! Извольте ж, девушки, сходить и взять для себя всё, что вам захочется. Конечно, в разумных пределах – оберегайте себя от излишеств. (Стринжа с Настей живо поднимаются и уходят.)

 

СЦЕНА 10.

СОЛОДИЛОВ.  Так, Шаши, – о деле, о деле, о деле. Ну?

СБИЛЬСКИЙ.  (Несколько потупив взгляд.) Не знаю, Лёва, нравственно ли это?

СОЛОДИЛОВ.  А что, что в этом безнравственного? Да ты первый день живёшь, что ли? Подумаешь, я разве не вправе пригласить двух смелых барышень посидеть с нами в ресторане, а после здесь вот на даче отдохнуть нам всем вчетвером, и так далее. Что?

СБИЛЬСКИЙ.  Вот-вот: “и так далее”. Вывод-то – один: нравственно соблазняем совсем посторонних и очень юных девушек. Поступаемся принципами морали. Ведь так получается?

СОЛОДИЛОВ.  (Картинно выставившись на Сбильского.) Ты это... серьёзно? (Вдруг оба взрываются хохотом, обнимая друг друга. Достаёт из кармана записку.) Вот, взгляни-ка, нам только и надо-то им позвонить.

СБИЛЬСКИЙ.  (Поглядев в записку.) А-а! Слушай, Лёва, где ж ты их подцепил?

СОЛОДИЛОВ.  (Прищёлкнув пальцами.) Подснял! (Оба смеются.) На прошлой неделе в институте, вижу, болтаются две этакие загорелые пионерочки. Ножки, ножки-то, умм!.. Подхожу, спрашиваю, – абитуриентки, оказывается. Я-то, мол, так и так, то да сё; а они уже у меня, гляжу, на обе руки нависли, тетрадки со стишками своими суют, лепечут что-то о поступлении, о конкурсе, об аттестатах своих школьных... А пальчики, глазки, ротики – умм!..

СБИЛЬСКИЙ.  Хэ-хэ, это интригующе. И как же тебе их стишки показались?

СОЛОДИЛОВ.  (Махнув рукой и поморщившись.) Тта... мутатень какая-то подростковая – “хоте-ела”, “те-ела”; “вно-овь”, “любо-овь”. Но сами они: что та, что другая. Умм! Такие конфеточки, такая свежесть родниковая, доложу я тебе! Решайся, Шаши, и чтоб окончательно. С ними-то, можно сказать, всё уже договорено-обговорено самым положительным образом.

СБИЛЬСКИЙ.  Мда-а, интригующе.

СОЛОДИЛОВ.  Ещё как интригующе, но главное: потрясающе!

СБИЛЬСКИЙ.  (Сладко улыбнувшись в пространство.) Оно заманчиво конечно, Лёвочка. (И внезапно как бы очнувшись.) Но ты знаешь, я сейчас подсчитал...

СОЛОДИЛОВ.  Что подсчитал?

СБИЛЬСКИЙ.  Их и наш возраст. Выходит так, что мы им, сказать мягко, годимся давно в дедушки. Весьма грустно, но факт.

СОЛОДИЛОВ.  (Недовольно отмахнувшись.) Да брось! Не знаю, уж как ты, а я так устал от всех баб гружёных и несвежих: кто до тошноты комплексами стиснут, кто тёрт-перетёрт и своей разнузданностью стуканут не в меру, кто шебаршится и утопает в бесконечных проблемах – и возраста, и быта, и нездоровья. Деловы-ые ещё есть и таки-ие!.. Тьфу, прости меня, господи! И ты тут ещё, вычислитель; хватко дело, он возраст “подсчитал”. Вот и надо успеть до всех краёв наших возможностей насладиться шипучими мгновениями жизни!

СБИЛЬСКИЙ.  Да уж, хэ-хэ. А знаешь, Лёва, твои слова иногда и целый дом могут с места сдвинуть. Я без шуток говорю.

СОЛОДИЛОВ.  (С жестом приподняв свой бокал.) Ну?

СБИЛЬСКИЙ.  Эх, ладно! (Также приподняв бокал.) Что, за шипучие мгновения?

СОЛОДИЛОВ.  За предстоящие шипучие мгновения! (Отправляет записку в карман Сбильскому.)

 

 Чокаются бокалы, которые до дна выпиваются на брудершафт. Смех и дружеские объятия.

 

СОЛОДИЛОВ.  Окей. Ну-ка, где там Заводов? (И повернувшись к двери.) Васенька, где ты там?

 

СЦЕНА 11.

ЗАВОДОВ.  (Появившись из-за двери.) Слушаю, Лёв Константинович.

СОЛОДИЛОВ.  Вот он мой дорогой. Мм... послушай, Васенька, у тебя сегодня будет очень трудный день. И вечер тоже.

ЗАВОДОВ.  Дело обычное, чего уж.

СОЛОДИЛОВ.  (Подмигнув Сбильскому.) О нет. Тут другое, совсем другое сегодня. Значит, после того, как ты отвезёшь Ирэн в город на квартиру, быстрёхонько возвращайся сюда. Да?

ЗАВОДОВ.  Так точно.

СОЛОДИЛОВ.  Потом сразу же мы отправляемся. Я и вот Шай Моисеевич будем в готовности.

ЗАВОДОВ.  А передохнуть-то мне хотя бы сколько-нибудь, Лёв Константинович.

СОЛОДИЛОВ.  Что ты, что ты! – отправляемся сразу. (Заводов понуро кивает.) Поедем сначала... мм...

СБИЛЬСКИЙ.  В секретариат на актив нам обязательно надо заскочить.

СОЛОДИЛОВ.  (Отмахнувшись.) К чертям!

ЗАВОДОВ.  (Как бы очнувшись.) Куда-а?

СОЛОДИЛОВ.  Вот что, дорогой мой… Мы сегодня покрутим хоровод в ресторане с двумя дамами. (И весело подмигнув Сбильскому.) Ну а затем, под самую ночь, сюда.

ЗАВОДОВ.  С дамами?

СОЛОДИЛОВ.  Разумеется, Васечка.

ЗАВОДОВ.  А как же Настя?

СБИЛЬСКИЙ.  Гм...

СОЛОДИЛОВ.  Придумаем, придумаем что-нибудь. А сейчас пойдёмте, посмотрим: всего ли в достатке. Очень возможно, гуляночка наша здесь продлится до самого утра. (Оглядывается на дверь.) Может, водочки надо было взять?

 

СЦЕНА 12.

 Входит Стринжа с мороженым руке.

Солодилов и Сбильский оставляют на столике свои пустые бокалы и вслед за Заводовым уходят. Спустя мгновение Солодилов возвращается; он подходит к Стринже.

 

СОЛОДИЛОВ.  Родная моя, что, Настя согласилась с тобой ехать?

СТРИНЖА.  Лео, ты меня знаешь. Так что я жду.

СОЛОДИЛОВ.  Ах, да-да. (Достаёт из кармана деньги и отдаёт ей.)

СТРИНЖА.  (Быстро убрав купюру в свою сумочку.) Не маловато ли?

СОЛОДИЛОВ.  Светочка, это же пока. Разве за мной станет? В воскресенье жду тебя у себя на квартире, там и...

СТРИНЖА.  Слово? А то мне деньги очень нужны.

СОЛОДИЛОВ.  Да бог с тобой! Когда ж я тебя в этом обманывал?

СТРИНЖА.  (Улыбнувшись.) Значит, у тебя как всегда ровно в восемь?

СОЛОДИЛОВ.  (Откусив мороженого, придвинутого Стринжей.) В это воскресенье. Ключи у тебя есть. (И глянув на дверь, трогает и целует Стринжу.) Что, то цвета бурбонской розы там в самый раз? Не жмёт?

СТРИНЖА.  Хм, динозавр мой доисторический, всё то, что от Гуччи, мне всегда в самый раз и никогда не жмёт нигде.

СОЛОДИЛОВ.  А-а, буду знать, буду знать.

СТРИНЖА.  Давно пора.

СОЛОДИЛОВ.  Так я очень надеюсь на тебя? Ага, Светочка? (Вдруг ринувшись к секретеру и открыв его.) Тссс!..

 

СЦЕНА 13.

 Входит Настя; в руках у неё – мороженое и бутылка шампанского.

 

НАСТЯ.  О, Стринжа, представляешь... (Замечает Солодилова и прячет бутылку за спину.)

СОЛОДИЛОВ.  А я, Настёна, ээ... вот, свои марки Светочке показывал. Открытки у меня тут есть. (И закрыв дверцу секретера, изображает озабоченность.) Так, мне же ещё надо статью закончить. О, проклятье, времени совсем нет. (Уходит.)

НАСТЯ.  (Подойдя к софе и поставив бутылку на столик.) Безумно люблю шампанское! А ты что такая – в миноре?

СТРИНЖА.  (Опустив глаза.) Да я всё в своём личном материале. Послушай, Настя, а в принципе-то: что ты о нём можешь сказать? Только откровенно.

НАСТЯ.  О ком? А-а, о твоём Барсиловском?

СТРИНЖА.  Да.

НАСТЯ.  Насколько я его поняла – культурный, мягкий человек. И как мне показалось тогда... он очень приятно сдержан, но без скучных формальностей в поведении.

СТРИНЖА.  Оценка любопытная. Извини, но кажется, всё это – мои свойства.

НАСТЯ.  И твои, и твои тоже. Я спорить не буду.

 

 Обе  смеются.

 Стринжа, поднявшись с места, подходит к окну.

 

СТРИНЖА.  Ты знаешь, смотрю я: так спокойно и всё так красиво тут у вас. Зависнуть бы здесь на день-два, просто поваляться на постели с книжкой, а потом беззаботно блаженно уснуть на полдня. Здорово, да? Такая ведь зарядка равновесием.

НАСТЯ.  Вот проблема! Стринжа, оставайся и, пожалуйста, сколько тебе нужно заряжайся равновесием.

СТРИНЖА.  Да, неслабо было бы отключиться в вашей этой дворцовой заводи от вон всего того потустороннего, что за окном. (Подходит к зеркалу и всматривается.) От жары и ветра кожа так устала.

НАСТЯ.  Оставайся, Стринжа, ну? Завтра – суббота, выходной.

СТРИНЖА.  Нет у меня выходных.

НАСТЯ.  Хотя бы на пару дней ты можешь отставить свои планы? Вечером у папы Лёвы гостей заценим. Мозги старые им классненько поморочим, а? Или по телефону поприкалываем: знаешь, а кое-кто мне часто звонит.

СТРИНЖА.  Да? И кто же?

НАСТЯ.  И Максим, и Малыш, и Серж, и Шляпа. Серж о тебе постоянно спрашивает: как она, где да что?.. Останешься?

СТРИНЖА.  (В задумчивости отрицательно качает головой.) Послушай, у меня к тебе предложение. Давай, мы с тобой вечером сорвёмся отсюда – и знаешь куда? На квартиру к Барсиловскому. Подождём его там, а потом все мы вместе валим на всю ночь в очень приличный кабак и там весело отрываемся, что называется, по-настоящему.

НАСТЯ.  Ты шутишь?

СТРИНЖА.  Ничуть. Так что, принимается предложение?

НАСТЯ.  Да ещё бы! Класс!

СТРИНЖА.  (Наконец-то улыбнувшись.) И отлично. Мне так нужно, чтобы ты сегодня была со мной рядом.

 

 Настя наливает в бокал шампанского, и только она успевает его пригубить, как в доме слышится входной звонок. Стринжа с сигаретой в руке и Настя с бокалом оборачиваются в сторону прихожей.

 

СЦЕНА 14.

 Заслышав звонок, в гостиную входят Заводов, Солодилов и Сбильский; их лица несколько сосредоточены. Солодилов делает знак Заводову: открыть. Заводов уходит.

 

НАСТЯ.  Это они, папа Лёва?

СОЛОДИЛОВ.  Кто? Ко мне никто не должен...

НАСТЯ.  А гости твои? Те самые, которых ты так заботливо ожидаешь. Что-то рановато вы зажигаете свою обстакановку.

СОЛОДИЛОВ.  Пожалуйста, не сочиняй. К вечеру, да, на скромную обычную посиделочку кое-какие коллеги наши...

СБИЛЬСКИЙ.  (Утирая платком лысину.) Гм, кхх.

СОЛОДИЛОВ.  Обещались, да. Так, немножко, как всегда, посидим своей безмятежной компанией, поскучаем по-стариковски.

НАСТЯ.  (Засмеявшись.) Да-да-да-да-да! Знаем мы вас.

СОЛОДИЛОВ.  (Улыбнувшись и закатив глаза.) Отт… пантера какая у меня растёт; а так всё ангелочек, ангелочек.

СБИЛЬСКИЙ.  (Еле справляясь с потом на лысине.)  Мда, бойкий ангелочек. Ох, Настёнка, кхх.

НАСТЯ.  Вы какие-то странные – уже и юмора не понимаете. (И в момент оказавшись около Солодилова.) Слушай, папа Лёва, ты разрешишь мне поехать со Светой?

СОЛОДИЛОВ.  (Изобразив мину удивления.) Это куда ещё? Ненадолго?

НАСТЯ.  (Переглянувшись со Стринжей.) Отвалим повеселиться.

СОЛОДИЛОВ.  А точнее?

НАСТЯ.  А точнее: в ночной кабак поедем. (И приглушённо.) В сопровождении её жениха.

СОЛОДИЛОВ.  (Якобы принимая решение.) Ну, если со Светой – что же, дорогая моя, хорошо. (И приглушённо.) И уж тем более, если в сопровождении её жениха.

СБИЛЬСКИЙ.  (Словно заговорщик, прильнув к Солодилову.) Что-что? Жениха Светочки? Мм-м, это интригующе.

СОЛОДИЛОВ.  Но только смотри, дочка, чтобы не увлекаться там особо-то, и чтобы там... это самое...

НАСТЯ.  (Обняв и поцеловав Солодилова.) Спасибо, папочка мой!

 

СЦЕНА 15.

 Входит Заводов.

 

ЗАВОДОВ.  Лёв Константинович, там к вам мальчишки какие-то.

СОЛОДИЛОВ.  Какие мальчишки?

ЗАВОДОВ.  Так-ээ... двое пацанов. Я их пока что у ворот оставил.

СОЛОДИЛОВ.  И что им надо?

ЗАВОДОВ.  По делу, говорят.

СОЛОДИЛОВ.  По какому ещё делу?

ЗАВОДОВ.  (Пожав плечами.) У них к вам рекомендательное письмо какое-то.

СОЛОДИЛОВ.  Да? Даже так? (И глянув на Сбильского.) Хм, прямо диво дивное – девятнадцатый век и иначе.

СБИЛЬСКИЙ.  (К Заводову.) И сие письмецо у них от кого именно?

СОЛОДИЛОВ.  Да, кстати-кстати, Васенька, от кого у них письмо-то?

ЗАВОДОВ.  Так-ээ... Честно говоря, я это как-то упустил из виду.

СТРИНЖА.  (Усмехнувшись в сторону.) Вот болван!

СОЛОДИЛОВ.  (Недовольно покачав головою.) Что ж ты, друг мой? Ну, как же так?

НАСТЯ.  Я пойду-посмотрю: каких там гусей к нашему берегу принесло. (И сделав глоток из бокала.) Стринжа, пойдём-глянем?

СТРИНЖА.  (Приподнимаясь.) Мне-то до лампады; пойдём-глянем.

СОЛОДИЛОВ.  Нет-нет, погодите, девушки. Если гуси, то, сдаётся мне, известного загона. Ох, уж мне эти начинающие литераторы!

СБИЛЬСКИЙ.  Думаешь, они из этих?

СОЛОДИЛОВ.  А кому же ещё быть в данном случае? (И махнув рукой) Уверен! Вот что, Васечка, а приведи-ка ты их сюда.

 

 Заводов уходит.

 Настя устраивается на софе и начинает перешёптываться со Стринжей.

 

СБИЛЬСКИЙ.  Ты всё-таки решил взглянуть на этих гусят?

СОЛОДИЛОВ.  Тта... почему бы и нет? С рекомендательным письмом – этак стоит поглядеть: какого они хоть оперения. Да и знаешь ли, на всякий случай... (Видит, как Настя бесцеремонно наливает шампанское в бокал и, манерно приподняв его, выпивает.) По крайней мере, почему бы нам с тобой не развлечься перед предстоящим запланированным вечерком?

СБИЛЬСКИЙ.  (Поглаживая лысину.) Хэ-хэ, а довольно интригующая идея, Лёвочка. А действительно, действительно...

 

СЦЕНА 16.

 С большим увесистым чемоданом и объёмной вещевой сумкой в руках входит Ирина; на ней стильное и облегающее фигуру платье. Настя подталкивает локтем Стринжу, на что та лишь саркастически хмыкает.

 

СБИЛЬСКИЙ.  (Словно поражённый.) Боже мой, Ирушка! Умопомрачительно! Право же, вот неожиданность, так неожиданность!

ИРИНА.  (Поставив вещи и обворожительно улыбнувшись.) Всё, Лёв Константинович, я готова. Можно отправляться?

СОЛОДИЛОВ.  (Подозрительно оглядывает Ирину и её вещи.) Всё в порядке?

ИРИНА.  Всё в порядке.

СОЛОДИЛОВ.  Что же... Вот сейчас Заводов придёт… да, и отправляйтесь тогда. Хорошо. (Незаметно для других, нежно оглаживает её со спины; и кивнув на вещи.) А это что?

ИРИНА.  (Столь же незаметно пытается отвести его руку; и приглушённо.) О, не надо. Я, Лёва, ухожу от тебя.

СБИЛЬСКИЙ.  (У столика.) Ах, Ирушка, как ты сногсшибательна! Я просто косею, косею, и не от шампанского, клянусь!

СОЛОДИЛОВ.  (Зашипев.) Что? Как так уходишь? Ты что, с ума сошла? (Ирина улыбается в сторону Сбильского, продолжающего источать какие-то комплименты.) Ну-ка, ну-ка, сейчас мы с тобой обстоятельно потолкуем, поговорим. А? Вот вздумала ещё! (И заметив на себе пристальный взгляд Стринжи, отдёргивает руку от Ирины.) Так! Что же это там Заводов?

СБИЛЬСКИЙ.  Да, а где же обещанные гусята? Хэ-хэ, Ирушка, вот смотрю я на тебя, и такое во мне проступает совершенно неостановимое желание… некий чувственный приступ безответственной любви! (И неловко подёрнув рукой с бокалом, обливает шампанским свои брюки.) Мать честная!

ИРИНА.  Ой, да как же это вы так, Шай Моисеевич? Скорее надо застирать, а то пятно останется, потом не выведешь.

СБИЛЬСКИЙ.  (Нервически отряхиваясь.) Ничего, ничего. Мм, чёрт!

ИРИНА.  Давайте я вам хоть полотенце принесу. (Уходит.)

 

СЦЕНА 17.

 Входят Заводов и Ротин; за ними появляется Енгаватов, в  наушниках слушающий плейер. Солодилов кивает Заводову, и тот уходит.

 

СОЛОДИЛОВ.  (Холодно ответив на приветствия Ротина и Енгаватова.) Прошу вас, молодые  люди. (Входит Ирина; она отдаёт обескураженному Сбильскому полотенце. Настя и Стринжа еле сдерживают смех.) Как говорится, чтобы не растекаться древом по мысли...  то есть осведомите меня, будьте любезны, о той причине, заставившей вас конкретно адресоваться, ради встречи со мной, как я понимаю. (Сбильский пыхтит над своими брюками.)

РОТИН.  Хы-ы… (Переводит взгляд от Сбильского к Солодилову.) Я… то есть мы… Нет, я скажу от себя, не знаю, как Антон… Дичайше извиняюсь за столь непозволительную дерзость, что я… (Опять было скосив взгляд на Сбильского.) Хы-ы… то есть мы… так настырно решили искать и добиваться у вас аудиенции. И…

СОЛОДИЛОВ.  Ирэн, ты подожди меня на террасе. Я вот-вот подойду к тебе туда.

ИРИНА.  Хорошо. (Уходит.)

СОЛОДИЛОВ.  Так, ребята, – о деле, о деле.

РОТИН.  (Доставая из своей сумки папку.) Не могли бы вы посмотреть мои сочинения и сделать своё заключение?

СОЛОДИЛОВ.  На предмет?

РОТИН.  Я очень хочу поступить учиться в Литературный институт; к вам на факультет.

СОЛОДИЛОВ.  А-а, так вы пишите? (Переглядывается со Сбильским.) Понятно, понятно. И... ваш друг, который так увлечён музыкой, тоже хочет поступить учиться к нам?

ЕНГАВАТОВ.  (Неожиданно отрешённо загорланив.)

Oh I, oh, I’m still alive

Hey, I, I, oh, I’m still alive!

Hey I, oh, I’m still alive

Hey… oh…

(И вдруг спохватившись, сдвигает на шею наушники.) О, я душевно извиняюсь, дамы и господа.

СОЛОДИЛОВ.  (Усмехнувшись.) Это забавно, очень забавно.

 

 Стринжа и Настя поглядывают на Сбильского и смеются, отворачиваясь в стороны. Солодилов делает какой-то знак Стринже.

 

СТРИНЖА.  (К Насте.) Так мы едем?

НАСТЯ.  Стринжа, давай чуть попозже, ладно?

СТРИНЖА.  (Глянув на Солодилова.) Ладно. Чуть попозже, так чуть попозже.

СОЛОДИЛОВ.  Так вы, значит, ради этого сюда прибыли? – Зря.

РОТИН.  Почему? (Растерянно смотрит на Енгаватова.)

НАСТЯ.  А говорят, у вас есть какое-то рекомендательное письмо ко Льву Константиновичу.

СОЛОДИЛОВ.  Да-да-да. Что это там у вас за письмо?

РОТИН.  Письмо?

ЕНГАВАТОВ.  Есть, есть! (Достаёт из своей сумки письмо и отдаёт Солодилову, который, отойдя в сторону и нацепив очки, со вниманием начинает читать его про себя.)

НАСТЯ.  Шай Моисеевич, может быть вам всё-таки брюки-то надо застирать?

 

 Стринжа смеётся, закрываясь руками.

 Енгаватов вновь надвигает свои наушники.

 

СБИЛЬСКИЙ.  (Нелепо наклонившись и оттягивая брючины.) Ох, Настёна, я уж и не знаю, что делать.

СОЛОДИЛОВ.  (Повернувшись и глядя поверх очков.) Заводов!

 

 Появляется Заводов.

 

ЗАВОДОВ.  (Было, направившись к вещам Ирины.) Что, пора ехать, Лёв Константинович?

СОЛОДИЛОВ.  Погоди ты – “ехать”. Ты вот что сделай: подбери вон для Шая Моисеевича что-нибудь надеть, а брюки его замочите. Ирэн на террасе – она всё знает: как и что.

СБИЛЬСКИЙ.  Васенька, только мне бы по приличнее что.

ЗАВОДОВ.  Подберём самое приличное, не беспокойтесь.

 

 Сбильский и Заводов уходят.

 

СЦЕНА 18.

 Енгаватов подталкивает локтем Ротина, кивнув в сторону Солодилова.

 

РОТИН.  Лёв Константинович, могу ли я сейчас вам предложить кое-что посмотреть? Здесь у меня несколько работ. Из последнего.

СОЛОДИЛОВ.  (Снисходительно улыбнувшись.) Из последнего, говорите? Что ж, давайте, посмотрим ваши материалы… хм, из последнего.

 

 Ротин быстро подходит к Солодилову, отдаёт папку и возвращается на место.

 

ЕНГАВАТОВ.  (Приспустив наушники, заменяет компакт-диск.) Экстерьерская девочка.

РОТИН.  Которая?

ЕНГАВАТОВ.  Что слева. Самое оно.

РОТИН.  А?

ЕНГАВАТОВ.  Девчонка - что надо, говорю.

РОТИН.  Мне другая больше нравится.

ЕНГАВАТОВ.  Тарасик, а давай ломанём с ними ко мне?

РОТИН.  Да ты что, таких разве зацепишь? Тут не катит.

ЕНГАВАТОВ.  Тяпку-то не тупи заранее. (Хочет надеть наушники.)

НАСТЯ.  Что же вы там слушаете, если не секрет?

ЕНГАВАТОВ.  “Пирл Джем”, двойник. Не слышали? (Настя отрицательно покачивает головой.) Могу дать послушать.

НАСТЯ.  Спасибо, но я совершенно не способна слушать такую музыку.

ЕНГАВАТОВ.  Так дать?

СТРИНЖА.  А можете дать свой мобильник? А то мой – разрядился; срочно нужно позвонить.

ЕНГАВАТОВ.  (Отстёгивает мобильный телефон.) Please, почту за превеликую честь, miss.

СТРИНЖА.  (Весело переглянувшись с Настей, подходит к Енгаватову и получает мобильный телефон.) Ого, кажется, последняя модель с двумя камерами? И на сколько минут мне можно рассчитывать?

ЕНГАВАТОВ.  Для вас время неограниченно, miss.

СТРИНЖА.  О, я просто теряюсь от такой редкостной щедрости.

ЕНГАВАТОВ.  О, ваша щедрость превыше всех сравнений, поскольку это вы предоставляете мне внезапный и сверхприятный шанс скромно угодить вам; miss.

СТРИНЖА.  Да? Галантность и романтический тон – это ваш стиль, сэр?

ЕНГАВАТОВ.  Иногда.

СТРИНЖА.  Благодарю. (Уходит, увлекая за собой Настю.)

СОЛОДИЛОВ.  (Протирая очки; и с усмешкой к Ротину.) Разве вам не известны условия поступления в наш институт? Вы, между прочим, проходили конкурс отбора?

РОТИН.  Я сдавал кое-что туда.

СОЛОДИЛОВ.  Ну и?

 

СЦЕНА 19.

 Входит Сбильский; на нём вместо брюк – голубые штаны от тренировочного костюма “ADIDAS”. Солодилов, вдруг отвернувшись, пытается сдержать смех.

 

РОТИН.  Но я хотел бы сейчас индивидуально…

СОЛОДИЛОВ.  Что индивидуально? Конкурс надо пройти – понимаете? Конкурс!

РОТИН.  Вообще-то, я на конкурс представил совсем не то, что…

СБИЛЬСКИЙ.  Погодите-погодите, юноша, так вас что, отсеяли?

РОТИН.  С вашего разрешения, я объясню свою ситуацию. Дело не в том, что…

СБИЛЬСКИЙ.  Стоп-стоп, поймите, раз вас отсеяли, и вы, стало быть, в самом натуральном виде есть отсеянный, – тогда чего ж вы хотите-то? (И глянув на смеющегося Солодилова.) Эх, дорогие юноши, все поступают по единой системе и на общепринятом основании.

ЕНГАВАТОВ.  Оттого-то и пишут всё не о том, о чём надо. Писателей – море, а литературы нет; один сплошной и ничего не значащий мусор.

СБИЛЬСКИЙ.  (Разведя руками.) Ну, знаете, молодой человек! Вот пусть уж вам Лёв Константинович скажет своё веское слово. (Одёрнув пиджак, присаживается на софу, нахмурившись.)

СОЛОДИЛОВ.  О чём же пишите вы? (И кивнув в сторону Енгаватова.) Вот вы, например. Вы!

 

Пауза.

 

 

ЕНГАВАТОВ.

Реки текущие, зачем вы мне?

Дали зовущие, зачем вы мне?

О будущем думы, зачем вы мне?

О, звучащие струны, зачем вы мне?

Друзья - люди добрые, зачем вы мне?

Звёзды холодные, зачем вы мне?

Тайны туманные, зачем вы мне?

Цели обманные, зачем вы мне?

Женщины милые, зачем вы мне?

Будни счастливые, зачем вы мне?

Чувства сердечные, зачем вы мне?

Истины вечные, зачем вы мне?

Утро лучистое, зачем ты мне?

Синева в небе чистая, зачем ты мне?

Пора благодатная, зачем ты мне?

Жизнь непонятная, зачем ты мне?..

Зачем красивы розы?

Зачем красивы сны?

Зачем вокруг всё это?

Зачем вообще все мы?

 

СБИЛЬСКИЙ.  Какое обрушение внутреннего мира. Не рановато ли для вас, юноша? И я не понимаю, какая здесь у вас идея?

ЕНГАВАТОВ.  Простая идея: мама роди меня назад.

 

 Сбильский бросает в сторону Солодилова недоумевающий взгляд.

 

СОЛОДИЛОВ.  (Сложив письмо и убирая его в карман.) Так, ребята, раз ещё и такие люди вас рекомендуют, то – вот что, Шай Моисеевич, пожалуй, можно взглянуть: что там у них за творческий багаж. (Передает Сбильскому папку.) Надо побеседовать. (И приглушённо.) Выручай, Шаши. Да и твой это хлеб. И коли у них моча в голове, то накрути им этак хвоста как положено, чтобы выставить их было не грех. А мне очень надо поговорить с Ириной, она уж заждалась.

СБИЛЬСКИЙ.  (Словно заговорщик.) Лёва, а что за люди их рекомендуют, в письме-то?

СОЛОДИЛОВ.  О, ныне мне гораздо более важна твоя рекомендация, поверь.

СБИЛЬСКИЙ.  Ну, если так… Хэ-хэ, интригуешь, да?

СОЛОДИЛОВ.  Что, замочили?

СБИЛЬСКИЙ.  Кого?.. Ах, да-да, замочили.

СОЛОДИЛОВ.  Окей. (И в сторону Ротина с Енгаватовым.) Так что, ребята, поговорим; попозже обязательно поговорим. (Спешно направляется к двери.)

 

 Раздаётся телефонный звонок.

 

СОЛОДИЛОВ.  Васенька, трубочку возьми.

 

СЦЕНА 20.

 Появляется Заводов.

 

ЗАВОДОВ.  (Сняв трубку.) У телефона. Говорите. Льва Константиновича? (Солодилов делает знак, будто бы его нет.) Так-ээ… А он временно отсутствует, он ненадолго пошёл промяться. (Солодилов грозит кулаком.) Отлучился, говорю! Да-да, передам. (И положив трубку.) Из секретариата. У вас сегодня заседание актива.

СБИЛЬСКИЙ.  Лёва, я уже тебе напоминал об этом.

СОЛОДИЛОВ.  (Махнув рукой и готовясь, было, уже ступить за дверь.) Эти заседания – всё из пустого в порожнее. Всё бы им в ораву сбиваться и языки свои чесать; только бы трещать сороками да глотками воевать: что-де русского в русском искусстве? Одни горою встают: в русском искусстве всегда всё русское и по-русски; другие на гору: нет и никогда не было в русском искусстве, как ничего русского, так и ни по-русски!.. Ребята, ноги простоите – что ж вы? Присаживайтесь.

 

 Ротин и Енгаватов, переглянувшись, располагаются в креслах.

 

ЗАВОДОВ.  Да! Лёв Константинович, Лёв Константинович! А вам ещё звонили из издательства. Вот я тут… мм, записал, но…

СОЛОДИЛОВ.  Что, что, ну?

ЗАВОДОВ.  Просили вас срочно с ними связаться; сказали, что они согласны, и договор готовы подписать незамедлительно.

СОЛОДИЛОВ.  Боже мой, ай, как замечательно! (Хлопнув и потирая ладони.) Надумали, значит! А, Шаши?

СБИЛЬСКИЙ.  (Быстро наполняя два бокала шампанским.) Хэ-хэ, я же говорил тебе, что вот как одумаются, так и сразу позвонят; говорил же: никуда им не деться! (Поднимают бокалы и, звонко чокнувшись, выпивают.)

СОЛОДИЛОВ.  Теперь-то я с ними свяжусь, так свяжусь! Узнают они, как со мной торговаться. Ладно, я скоро вернусь. Эх, позвоним!

ЗАВОДОВ.  (Теребя в руках блокнот.) Так-ээ, Лёв Константинович…

СОЛОДИЛОВ.  Потом-потом, Васюта. (Исчезает за дверью, оставляя за собою прямо-таки шлейф собственной радости.)

 

 Заводов, мрачно глянув на вещи Ирины, уходит.

 

СБИЛЬСКИЙ.  (Потянувшись к столику и взяв папку.) Нуте-с, давайте посмотрим: что же вас волнует в сегодняшней жизни кружевной и многослойной? (Медленно переворачивает начальные страницы.)

 

СЦЕНА 21.

 Входит Настя.

 

НАСТЯ.  Мальчики, а вы мороженого не хотите?

СБИЛЬСКИЙ.  А? (Бросает недоумевающие взгляды то на Настю, то на Ротина с Енгаватовым.)

ЕНГАВАТОВ.  Я не отказался бы, если возможно.

НАСТЯ.  (К Ротину.) А вы?

РОТИН.  Я? Нет, у меня вот тут пиво с собой.

НАСТЯ.  Понятно. (Глянув на читающего Сбильского и улыбнувшись, делает приглашающий жест Енгаватову; и тот, не успев шагнуть, как в его рукав вцепляется Ротин.)

РОТИН.  (Приглушённо.) Антон, так мне что, одному с ним топорщиться здесь?

ЕНГАВАТОВ.  Не пухни, воин, и прогревай свой вопрос. “Есть упоение в бою!”

РОТИН.  (Грустно улыбнувшись и отпустив рукав.) Да. “И бездны мрачной на краю…” Антон, Антон, а вдруг – разнос?

ЕНГАВАТОВ.  Значит, всё твоё написанное действительно потрясно-талантливо.

РОТИН.  Да, но тогда мои шансы быть принятым в институт – почти ничтожны; так, что ли?

ЕНГАВАТОВ.  Возможно, наоборот – слишком велики. Да не будь ты нюней, и при случае сам влупи ему.

РОТИН.  Куда?

ЕНГАВАТОВ.  (Поймав взгляд Насти, и кивнув ей, улыбнувшись.) Да всё равно куда, – чтобы просто знал он лиха фунт почём; наедет на тебя подляной, а ты его шар-рррахни кирпичом!

 

 Настя и Енгаватов уходят.

 

СЦЕНА 22.

СБИЛЬСКИЙ.  (Просматривая страницы.) Но послушайте, это какой же вы жанр представляете?

РОТИН.  Всё пока что в стадии поиска и определения. В этом смысле, если открыто сказать, мне везде любопытно подёргать за хобот.

СБИЛЬСКИЙ.  (Вскинув голову.)  Сие означает что?

РОТИН.  Разножанрие, разножанрие.

СБИЛЬСКИЙ.  А-а. (И вновь обратившись к страницам.) Да-да, вижу – приоритетов у вас нет: и стихи, и проза, и драматургические вкрапления.

РОТИН.  Но в большей степени доминирует проза. (Достаёт из своей сумки бутылку пива.)

СБИЛЬСКИЙ.  И какая, например, идея тревожит вас в этой вашей доминирующей прозе? А, юноша?

РОТИН.  (Твёрдо.) Родина заблудилась. (Поддевает зажигалкой пробку, которая резко взмывает вверх и со звоном падает в бокал на столике.)

СБИЛЬСКИЙ.  (Вытаращив глаза и вынимая пробку из бокала.) Ого, феноменально! А вы знаете, это довольно оригинально.

 

 За дверью слышно, как басит Енгаватов, и смеются Стринжа с Настей.

 

СЦЕНА 23.

 С неостывшей улыбкой входит Настя; она что-то с наслаждением жуёт.

 

НАСТЯ.  О, товарищи, пойдёмте. Света такой классный грог сделала.

СБИЛЬСКИЙ.  Да? То-то и слышно, как у вас там веселье закрутилось.

НАСТЯ.  (Смеётся.) Это точно. А вы здесь что-то читаете?

СБИЛЬСКИЙ.  (Глянув на Ротина.) Кое-что читаем-почитываем.

НАСТЯ.  (Вытирая салфеткой свои пальцы.) А интересно: что?

СБИЛЬСКИЙ.  (Уткнувшись в раскрытую папку и неравномерно перелистывая страницы.) Вот я и хочу вникнуть; смотрю и пытаюсь высмотреть: что нового откроет сей неизвестный мир автора. (Неожиданно начинает читать вслух.) И главный чёрт-привратник, отложив невиданных размеров кочергу и присев на край огромной и покрытой слоем жира сковороды, начал набивать свою страшно искривлённую трубку сушёными свиными ушами. И долго он раскуривал свою чудище-трубку, а как раскурил, то оскалившись и подмигнув подручным чертям, вяло прохрипел: “Вона, поглядите на наши врата Великого ужаса! Воистину, наша сила берёт в свете белом, – количество пребывающих всё увеличивается и увеличивается”. И жутко завопили, и возликовали все вокруг черти от такой замечательной радости. А у тех самых ворот скопились сонмы и сонмы всеразличных людей со своими собственными обречёнными судьбами: и напрасно  надеялись все те из них, что из гигантской пасти адовой есть какой-либо выход к послаблению предстоящих мук. И обернулся главный чёрт-привратник на вертеп, всасывающий своей бездонностью людские грешные души, где в зловещей мерцающей темноте: и лязг цепей, и оглушительное шипение от спекания карбидов, и дробительный треск, и озоновое удушье с едким запахом от палёных волос… (И помолчав.) От жары  камни переворачивались, а с тем и страсти человеческие прогорали до абсолютного своего конца…(Прекращает чтение и с усмешкой глядит на то, как Ротин допивает пиво и ставит пустую бутылку рядом на пол.)

НАСТЯ.  (К Ротину.) А вам не страшно притрагиваться к таким темам? Ведь это, согласитесь, очень большой грех – так всю ту дьявольщину выписывать.

СБИЛЬСКИЙ.  (Ласково.) Успокойся, Настёнка, здесь это всё иносказательно: о революции 1917 года.

НАСТЯ.  Как о революции? О той самой октябрьской, что ли?

СБИЛЬСКИЙ.  (Продолжая листать дальше и бормоча себе под нос.) Не дурно, не дурно. Тут у вас, молодой человек, неким образом… в совокупности опоэтизированная и невместимая в сознание визуальность в системе настоящих трогательных частностей; или, так сказать, лирика и вкривь и вкось. Хотя… (И громко вслух.) “Куски линялого моря, отрезки засушенной реки…” Совсем не дурно, хэ-хэ.

НАСТЯ.  А это про что там?

СБИЛЬСКИЙ.  Здесь имеются ввиду – джинсы.

НАСТЯ.  Какие джинсы?

СБИЛЬСКИЙ.  (С улыбкой посмотрев на Ротина.) Девушка сняла с себя джинсы и... Ха-ха-ха!.. Понимаешь, Настёна, кхх… Тут у него поэма – “Укрощение фаллоса”!

НАСТЯ.  Ну, вы даёте, Тарас. Так вас зовут?

РОТИН.  Да, так.

СБИЛЬСКИЙ.  (Заёрзав на месте, перелистывает страницы.) И как ещё даёт! Надо же – “белая влага”!.. С запалом, с запалом, уважаемый господин ээ… Ротин! Хэ-хэ, что, мните из себя уникального храбреца-первопроходца? Но всё подобное было уже, было. Знаете, в недалёком прошлом все те ретивые дилетанты – пресловутые смельчаки-шестидесятники о том же тогда наперегонки кудахтали: “Ах-ах-ах! Ноги врозь! В ракушке – лягушка! Фаллос наружу!” Отт… в чём хотели блистать мастерством! Так что…(И вновь обратившись к страницам.) “Сказка на яву – лишь только мир любви, но оттуда возвращают всех любовные долги...”

НАСТЯ.  Своеобразно. Ведь правда, Шай Моисеевич?

СБИЛЬСКИЙ.  Ха-ха-ха!.. Эка, уважаемый, как вы тут разошлись-то! (Вытирает лысину платком.) Родина изблудилась, говорите? И-хаааа-ха!.. Каковы нравы, такова Родина.

РОТИН.  Не “из”, а “за”.

СБИЛЬСКИЙ.  (Ещё более расхохотавшись, и хлопая себя по коленям.) Ага-ага, “заблудилась”, да-да, феноменально!!! И-иии, гей… гейниальнейший… – как тут? – “Гимн разврату!” (От смеха чуть не сваливается с софы.)

РОТИН.  Шандрий Моисеич, но главное, там последняя моя повесть.

СБИЛЬСКИЙ.  Ах, конечно-конечно, сейчас по… посмотрим-посмотрим. (Пытается нащупать на полу, выпавшую из рук папку.)

НАСТЯ.  Скорее приходите грог пить. (Уходит.)

СБИЛЬСКИЙ.  Да-да, надо нам с вами прерваться, юноша.

РОТИН.  (Вздохнув.) Надо, так надо. Хотя я готов бы продолжать о деле.

СБИЛЬСКИЙ.  Продолжим, продолжим о деле. А… что это у вас штаны такие широченные?

РОТИН.  Мода такая.

СБИЛЬСКИЙ.  “Мода”. Да ведь сверх всякой меры. И волосы у вас, смотрю, подкрашенные – тоже мода?.. А взглядец-то у вас, молодой человек, того… (и кивнув на дверь) с интригой,  ха-ха-ха! Ну-ка, признавайтесь: нехорошие поступки часто совершаете, а?

РОТИН.  Я стараюсь…

СБИЛЬСКИЙ.  (Перебивая.)  Да-да, старайтесь-старайтесь. (За дверью слышна музыка, хохочет Енгаватов и смеются Стринжа с Настей.) О, самое время испробовать. Пойдёмте. Да, а кстати-то, вы знаете: что такое грог? (Поднимается с места.)

РОТИН.  Нет, я не пойду.

СБИЛЬСКИЙ.  Ну-ну-ну, не будьте столь заносчивым, не упрямьтесь. А потом посмотрим вашу последнюю повесть. Пошли-пошли, ну? (Ротин поднимается с места.) Ах, уважаемый, цените-цените любые шипучие мгновения жизни! (И подмигнув, сделав мину.) Вы понимаете, я о чём?

РОТИН.  (В сторону.) Эх, кто бы лысого шарахнул кирпичом! (Уходят.)

 

СЦЕНА 24.

 Через террасу в гостиную входят Солодилов и Ирина.

 

СОЛОДИЛОВ.  И с твоей стороны это – капризничество. Капризничество, да-да! Ты понимаешь это или нет?

ИРИНА.  А собственно, что я должна понимать? У тебя своя жизнь, у меня всё-таки своя.

СОЛОДИЛОВ.  Банально, банально, хоть и ненавижу это выражение. Ирэн, мы с тобой уже вот как два года…

ИРИНА.  Мм-м! – мы с тобой?

СОЛОДИЛОВ.  То есть ты у меня работаешь, то есть… мы вместе с тобой уже, можно сказать, бок о бок…

ИРИНА.  Мм-м! – бок о бок?

СОЛОДИЛОВ.  (Закатив глаза и воздев руки к верху.) Тьфу, боже ты мой! Ах, до чего же ты несерьёзна, дорогая моя! Нет-нет, прости меня, милая – как же я до банальности театрален и агрессивен, агрессивен, агрессивен непозволительно. Но ты сама-то подумай: без тебя что ж будет? Хозяйство захиреет, содержание каждого дня станет совсем расстроенным. Настёна к тебе положительно привязалась. А ты!

ИРИНА.  А ты?

СОЛОДИЛОВ.  Я? ах, да-да… я. (И прикрыв лицо руками.) Ты спрашиваешь: я? О, боже ты мой, какая вдруг мелодрама. Кажется, мне надо сделать тебе весьма откровенное признание. Кабы ты знала, кабы знала: до чего же трудно за необходимо-важными словами в собственную душу залезть.

ИРИНА.  (Тронув его за плечо.) Не надо, Лёв Константинович.

СОЛОДИЛОВ.  Почему? Нет, моя дорогая Ирэн, придётся. Почему ж не надо?

ИРИНА.  Потому что, я для тебя – лишь домработница; и тем более теперь – бывшая. Так что мучиться не стоит понапрасну.

СОЛОДИЛОВ.  Чушь ты сказала. Не была ты для меня домработницей, слышишь? Не была!

ИРИНА.  А кем же я была здесь, хотелось бы мне знать.

СОЛОДИЛОВ.  Ты была сотрудницей, близкой помощницей. Вот что: не отпущу я тебя никуда! (Встаёт перед ней на колени.) Послушай меня, Ирэн, будь добра, пойдём, поднимемся ко мне в кабинет. То есть прошу тебя…(Ловит её руку и целует.) Мы с тобой, клянусь всем своим настоящим положением, объяснимся до всей глубинности вопроса, касательно…

ИРИНА.  Перестань. Мне пора ехать. Васенька!

 

 Появляется Заводов.

 

ЗАВОДОВ.  Что, едем? (Быстро направляется к вещам Ирины.) Наконец-то.

СОЛОДИЛОВ.  А ну пошёл прочь! (Заводов останавливается и, задержав свой взгляд на том, как поднимается с колен Солодилов, уходит.) Ох, во мне сейчас полная остановка сил. Весь строй души моей перепутан. Самое время напиться в дрова, а больше ничего не остаётся. В общем, тогда так: могу я знать о мотивах твоего решения – покинуть меня и мой дом?

ИРИНА.  Хорошо. Тебе нужны мотивы? – пожалуйста: Лёва, я тебе за всё благодарна…

СОЛОДИЛОВ.  Нет-нет, это я! я!! я!!! тебе благодарен за всё! Теперь же, умоляю, говори конкретнее.

ИРИНА.  Мне нужно устраивать свою личную жизнь.

СОЛОДИЛОВ.  Так. Что я в силах сделать, чтобы тебя удержать возле себя?

ИРИНА.  Я не блуждающая собака какая-то из подворотни.

СОЛОДИЛОВ.  О нет-нет, прости меня. Что мне сделать, чтобы ты не покинула меня и мой дом?

ИРИНА.  Что сделать? Значит, вопрос так стоит, да?

СОЛОДИЛОВ.  Да, именно так.

ИРИНА.  Хорошо. (И помолчав, чуть ли не разрезая напополам Солодилова чарующим своим взглядом.) Первое: чтобы той наглой шавки больше здесь никогда не было! Я не до того дура, чтобы совсем ничего не замечать.

СОЛОДИЛОВ.  Она же – подруга Настёны! Подумай, Ирэн, что ты такое говоришь.

ИРИНА.  (Улыбнувшись.) Я-то знаю, что говорю. Но на московской квартире чтобы и духу её не было. Никогда, слышишь?

СОЛОДИЛОВ.  Обещаю. Второе?

ИРИНА.  Второе: чтобы ты позволил мне нанять к нам домработницу.

СОЛОДИЛОВ.  Договорились – слово! Окей. (Протягивает руку и хочет обнять её.) Всё?

ИРИНА.  И третье, главное.

СОЛОДИЛОВ.  Что? (И насторожившись.) Говори.

ИРИНА.  Мы с тобой поженимся, Лёва. (Молча и пристально смотрят друг другу в глаза.) И буду я для вас, Лёв Константинович, и близкой подругой, и сотрудницей, и...

СОЛОДИЛОВ.  Погоди-погоди, моя дорогая. (Отводит взгляд в сторону.) Я... согласен... обдумать. Это ж  надо обдумать, ну!

ИРИНА.  Обдумывай. (Она отступает, и, было, потянувшись за своими вещами, но он перехватывает её руки.)

СОЛОДИЛОВ.  И обдумывать начну незамедлительно.

 

 За дверью слышен гогот молодёжи и взрывные восклицания Сбильского.

 

СОЛОДИЛОВ.  (Обернувшись на дверь.) Это ещё что там за вакханалия такая?

 

СЦЕНА 25.

 Дико хохоча и с бокалом в руке и чуть ли не вбегая, появляется Сбильский. Он ищет папку с работами Ротина.

Солодилов, успев отойти к окну, нарочно подкашливает.

 

СБИЛЬСКИЙ.  (Не замечая Ирины.) О. Лёвочка, ты знаешь, а дельный мальчик-то. И тут у него (указывая на папку) настоящий мир нефальшивой красоты. Надо его взять учиться, надо. Авторитетно заявляю тебе: прославит тебя такой ученик!

СОЛОДИЛОВ.  Коли так, то возьму обязательно.

СБИЛЬСКИЙ.  Возьми, возьми. (И отпив из бокала.) Вот сгоняем на активчик и… Да, слышь, Лёва-Лёва, а звонить-то когда будем?

СОЛОДИЛОВ.  Кому звонить? О, да-да-да, в издательство! (И засмеявшись.) Вот спасибо, что напомнил. Заводов! Где ты там, Васенька?

 

 Появляется Заводов.

 

СБИЛЬСКИЙ.  Да нет же, Лёвчик. При чём здесь издательство? Тем нашим смелым барышням – когда будем звонить?

СОЛОДИЛОВ.  (Зыркнув в сторону Ирины.) Одумайся, Шаши, к твоей ли чести так пустомелить?

 

 Заводов взглядом вопрошает Ирину: мол, когда отправляемся-то? Но та в ответ – лишь прикладывает палец к губам.

 

СБИЛЬСКИЙ.  (Состроив улыбку и порывшись в кармане своего пиджака.) Вот же она – записочка с их телефонными номерами.

СОЛОДИЛОВ.  Не знаю, не знаю. (За дверью слышны бравурные голоса, смех, пение.) А там-то что происходит? Где Настя, Света? И кстати, где эти застрельщики талантов собственных?

СБИЛЬСКИЙ.  Да у них там уже всё, можно сказать, “вась-вась”.

ЗАВОДОВ.  Что? А я-то там при чём?

 

 В этот самый момент за дверью слышен громкий выкрик Ротина: “А я щас лысого пойду и шаа-ррахну кирпичом!”

 

СОЛОДИЛОВ.  Ты, Васечка, сходи туда и давай-ка их всех сюда. Я хочу посмотреть на всю эту честную компанию.

 

 Заводов уходит.

 

СБИЛЬСКИЙ.  Веселится и ликует молодёжь, (и потрясывая запиской) так и нам бы с тобой не худо! Ну что позвоним? По-моему, самое время договариваться на вечерок. Или попозже?

СОЛОДИЛОВ.  Боже мой, твоя записка какая-то, ты и звони себе, коли угодно.

СБИЛЬСКИЙ.  Вот-те на! Ты же сам мне её в карман сунул.

СОЛОДИЛОВ.  Я? Когда? Не помню такого. И довольно об этом всём вздоре, Шаши; ну право, наскучивает уже. (Подходит к Ирине и слегка обнимает её за талию.)

СБИЛЬСКИЙ.  Что-то я не пойму, Лёва. Я, было, уже распалился. Так мы гуляем сегодня или нет? (Вдруг замечает Ирину, стоящую рядом с Солодиловым.) Ирушка, а ты… кхх…

 

СЦЕНА 26.

 Шумно входят Настя, Стринжа, Ротин и Енгаватов – жующая и смеющаяся молодёжь. На шее у Стринжи – наушники; на поясе – плейер Енгаватова, а в руке у неё – его мобильный телефон.

 

СОЛОДИЛОВ.  Так-так, не скучающая молодёжь, время-то у вас проходит с отдачей?

НАСТЯ.  Папа Лёва, если бы ты слышал, как Тарас классно поёт под гитару. Правда, Стринжа?

СТРИНЖА.  (Прервав свой разговор с Енвагатовым.) Да, с заморочками у него песенки.

РОТИН.  А вам, Настя, понравилось? По-честному?

НАСТЯ.  Не то слово! Спойте, Тарас. Споёте? Я сейчас гитару принесу. (Уходит.)

 

 Тем временем Енгаватов, незаметно приблизившись к Сбильскому сзади, неожиданно громко выдаёт тому под ухо: “Ху-у!!!” Сбильский, дёрнувшись от испуга, обливает себя грогом.

 

СБИЛЬСКИЙ.  Чёрт вас возьми! Что ж вы делаете-то!

ЕНГАВАТОВ.  (Видя, как Стринжа, отвернувшись в сторону, заливается смехом.) Это вы, Шарий Моисеич, от закона неожиданности.

СОЛОДИЛОВ.  (Прекратив перешёптываться с Ириной.) Не умно, молодой человек, не умно.

ЕНГАВАТОВ.  Я же пошутил. Я сам не ожидал такой ответной реакции.

СОЛОДИЛОВ.  Понимаю, но всякие подобные шутки не вызывают здравых положительных эмоций. Вы не станете отрицать этого, надеюсь?

ЕНГАВАТОВ.  Не стану, естественно. Не в лом получилось. Я извиняюсь.

ИРИНА.  Шай Моисеевич, я вам сейчас полотенце принесу. (Уходит.)

 

 Проводив её взглядом, Солодилов подходит к столику, берёт папку с работами Ротина, раскрывает её и начинает просматривать.

 

СБИЛЬСКИЙ.  Да что теперь полотенце? В чём же я, чёрт, на активе появлюсь?

ЕНГАВАТОВ.  Насчёт чёрта – это вы в самую пику.

СБИЛЬСКИЙ.  (Резко повернувшись к Енгаватову.) Вы, в… в… юноша, всё можете делать – по вам это видно; но хулиганничать какое вы имеете право? Вам, что, к другим уважение проявлять никем не привито? Кто ваши отцы?

ЕНГАВАТОВ.  Какие отцы?

СБИЛЬСКИЙ.  Вот не пойму я, какова ваша внутренняя сущность?

ЕНГАВАТОВ.  Моя?

СБИЛЬСКИЙ.  Да, ваша.

ЕНГАВАТОВ.  Не быть потребителем хлеба.

СБИЛЬСКИЙ.  Ах, скажите, пожалуйста!

РОТИН.  (Глядя на читающего Солодилова.) Лёв Константинович, главное, что я хотел показать вам: там у меня повесть.

СОЛОДИЛОВ.  Её-то я и смотрю.

СБИЛЬСКИЙ.  (Сверля взглядом Енгаватова.) И скажите, будьте добры, это отчего же у вас голова платком повязана?

РОТИН.  Это не платок, Шатья Моисеич, это – бандан.

СБИЛЬСКИЙ.  И… зачем он, этот вандам? Да и прилично ли в помещении находиться в этом самом вандаме? Светочка, вы не подумайте, что я – брюзга какой-то; да ведь вы сами могли улицезреть содеянное им.

СТРИНЖА.  Будьте проще, Шай Моисеевич; и улыбнитесь, а то вы таким старым начинаете казаться.

 

СЦЕНА 27.

 Входит Настя с гитарой в руке.

 

НАСТЯ.  Это кто старым начинает казаться?

ЕНГАВАТОВ.  Скорее рептилией начинает казаться.

СБИЛЬСКИЙ.  Кто?

РОТИН.  Скорее лососиной начинает казаться.

СОЛОДИЛОВ.  (Отвлекаясь от чтения и глядя поверх своих очков.) А? Что, Настёна, ты говоришь?

СБИЛЬСКИЙ.  Послушайте, молодые люди, я не могу знать – кто вас рекомендует в письме, но извольте проявлять уважение к другим хотя бы на малость. Вы, что, чувствуете мою незащищённость из-за вдрызг испорченного костюма и готовы бессовестно хамничать, да?

СОЛОДИЛОВ.  (Захлопнув папку, и к Ротину.) Плохо, молодой человек! И… и вообще скверно, дорогой мой.

РОТИН.  (Робко и надтреснутым голосом.) Как же так? Почему?

СОЛОДИЛОВ. А вот так: потому что – плохо. Не понимаете? Ну что это такое у вас здесь? – “угости меня воздухом”, “воробушки чирикали”, “снежок похрустывал”. Или вот: “когда с девушкой – в веселье, мысли все ведут к постелью”; “там, где царство скуки – сердце жаждет потаскухи”. Плохо и скверно. Или вот: “голословие, как и лысина – постыдная беда человека”. (Стринжа еле держится, чтобы не умереть от смеха.) Нет, это всё плохо и никуда не годится.

СБИЛЬСКИЙ.  (Оскалившись.) Да вот любят – ох, любят они-молодые поиграться с натурализмом за гранью фола. Думают, что этим нечто сверхвеликое создают. А на самом деле – всё мартышкин труд.

 

Входит Ирина и подаёт Сбильскому полотенце.

 

ИРИНА.  Брюки ваши я застирала и повесила просохнуть. Пиджак давайте.

СБИЛЬСКИЙ.  Спасибо, Ирушка. Ты такая прелесть сегодня.

ИРИНА.  Снимайте, снимайте. (Помогает Сбильскому снять пиджак.)

 

 Солодилов вновь открывает папку и погружается в чтение.

 

СБИЛЬСКИЙ.  (Набросив себе на голову полотенце и снимая пиджак.) Я в таком несвойственном для себя виде. (И оставшись в спортивных штанах, лакированных ботинках, белой рубашке и в галстуке.) Ой, Ирушка, хэ-хэ, на кого ж я похож-то?

ЕНГАВАТОВ.  Ясир Арафат – вылитый!

СТРИНЖА.  (Звонко засмеявшись.) Это – полный грохот!

СБИЛЬСКИЙ.  А вот политики не надо; слышите, молодой человек, этого здесь не надо!

ЕНГАВАТОВ.  Слышу, слышу. Но что делать, если весь ваш образ говорит сам за себя. Схожесть феноменальная.

 

 Ротин и Настя, глянув друг на друга, улыбаются. Подхватив пиджак Сбильского, Ирина уходит.

 

СБИЛЬСКИЙ.  (Сдёрнув с головы полотенце.) Лёва, всё это недоступно моему пониманию. Я настоятельно прошу твоего вмешательства. Вон молодёжь надо мной только и смешинки испускает, а я перед всеми вами стою, как… как…

ЕНГАВАТОВ.  Как оплёванный.

 

 Все смеются.

 Солодилов, зачитавшись, совершенно не обращает внимания на слова Сбильского.

 

СБИЛЬСКИЙ.  (Обиженно, к Енгаватову.) И ни на грош раскаяния, а!

НАСТЯ.  Тарас, а что, собственно, тут у вас произошло?

РОТИН.  Да тут как-то неожиданно странно сработал один чумовой прикол. В итоге, разборка, которая в глубину пошла. Правда, Антон?

ЕНГАВАТОВ.  Да, нравственно-сложный случай.

СБИЛЬСКИЙ.  (С негодованием, вскинув руки к верху.) Нет, не случай, молодой человек, а вопиюще безнравственная ваша выходка, да-да! (И оглядев смеющуюся молодёжь.) Как у вас стыда-то не хватает, – охломоны! Светочка, и ты, Настенька, – я не вас имею ввиду, конечно. А если бы со мной от проделки той вашей, молодой человек, случилось бы что? Что тогда? Лёва, да ты точно прилип – будто уж “Триумфальную арку” читаешь!

СОЛОДИЛОВ.  А? (Откладывает папку.) Ах, ладно-ладно, что сделано, то сделано.

СБИЛЬСКИЙ.  Нет, не могу я больше этого вытерпливать. Ты, Лёва, как себе хочешь, а я… (Хочет уйти.)

СОЛОДИЛОВ.  (Удерживая Сбильского.) Уверен, что в поступке молодого человека вовсе не было ничего такого злонамеренного. Ведь так?

ЕНГАВАТОВ.  Абсолютно.

 

СЦЕНА 28.

 Входят Ирина и Заводов.

 

ЗАВОДОВ.  Лёв Константинович, между прочим, вечер наступает, а вы, простите меня великодушно, никак ничего не решаете: ехать или не ехать.

ИРИНА.  Надо ехать – пора, совсем пора.

СОЛОДИЛОВ.  Да, пора. И ехать пора – незамедлительно!

СБИЛЬСКИЙ.  Что? Прямо сейчас, что ли? Да как же я поеду?

СОЛОДИЛОВ.  (Подбегая к Ирине, берёт её за руку.) Ирэн, да! да!! да!!! Я решил!!! Дочка, пожалуйста, принеси шампанского – для всех! (Настя – к Стринже, кивнув в сторону Солодилова: мол, что это с ним? но получает в ответ от той лишь холодный взгляд.) И принеси заодно те новые чешские фужеры, окей?

НАСТЯ.  Хорошо. (Направляется к двери. Енгаватов подталкивает локтем Ротина.)

РОТИН.  Настя, можно мне подключиться к вам в помощь?

ЕНГАВАТОВ.  И я с вами пойду. (Настя, улыбнувшись, кивает, и они все трое уходят. Стринжа делает вид, что слушает плейер.)

СБИЛЬСКИЙ.  Лёва, мне бы костюмчик какой-нибудь, а то ведь на актив-то в этом наряде не явишься; так что, друг мой, уж выручай.

СОЛОДИЛОВ.  Успокойся, ни на какой актив чёртов мы не поедем.

СБИЛЬСКИЙ.  Да ты что, с ума? Еле уговорили замминистра, чтобы он хотя бы поприсутствовал. Обязательно нужно быть: сегодня же будут утверждать…

СОЛОДИЛОВ.  Ну и езжай на здоровье на свой актив! Васенька, принеси ему то одеяние, что мне презентовали на прошлогоднем симпозиуме по правам человека.

ЗАВОДОВ.  А где оно? (Солодилов что-то шепчет ему.) Есть, понятно, сделаем. (Уходит.)

СБИЛЬСКИЙ.  Какое такое одеяние?

СОЛОДИЛОВ.  Тебя впечатлит.

СБИЛЬСКИЙ.  В каком ключе? Лёва, что за циничная шутливость? Что за тайны мадридского двора какие-то с подтекстами?

 

 Входит Заводов; у него в руках большой свёрток.

 

СОЛОДИЛОВ.  Какие тайны? Вон можешь хоть в сию минуту облачаться и отправляться, коли так горишь.

СБИЛЬСКИЙ.  (Не глядя, приняв свёрток.) Один???

СОЛОДИЛОВ.  Да-да-да, и передай всем там, да и хоть самому министру можешь, что я на бюллетени; и вообще скажи им всем…

СБИЛЬСКИЙ.  Что?

СОЛОДИЛОВ.  Что я женюсь! И у меня – впереди невообразимо волшебный медовый месяц. Вот так!

СБИЛЬСКИЙ.  Светочка, Ирушка, что он такое говорит? Ты не фантазируй, Лёва. С кем это ещё медовый месяц?

СОЛОДИЛОВ.  (Обняв Ирину.) А вот с кем. Сегодня я принял окончательное решение. Вот так! Ирэн, ты станешь моей женой?

ИРИНА.  (Поглядев в сторону Стринжи и улыбнувшись.) Если ты меня любишь, то да.

СОЛОДИЛОВ.  Что за “если”? Я очень тебя люблю, гигантски очень! (Целует её.) Теперь же мне должно одеться, и мы с тобой, дорогая моя, сразу отбываем. Васенька!

СБИЛЬСКИЙ.  (Вытаращившись на Солодилова.) Куда отбываете?

СОЛОДИЛОВ.  Куда-куда, ха-ха! В ЗАГС!

СБИЛЬСКИЙ.  (Окончательно потерявшись.) Ах, вот оно как пошло! Вот те зигзаг!

СТРИНЖА.  (Перестав покачивать ногой; и в сторону.) Всё ж таки дожала она этого фуфела старого.

 

 За дверью слышны голоса Ротина и Енгаватова. Сквозь смех Насти вылетает выкрик Ротина: “А я щас лысого пойду и шаа-ррахну кирпичом!” На что – Енгаватов: “Шарахни-шарахни, Тарас! А я тебе кирпич добуду!”

 

СТРИНЖА.  (Резко сдвинув на шею наушники.) Вы женитесь, Лёв Константинович? – поздравляю.

ЗАВОДОВ.  (Вымучивая улыбку, пожимает руки Солодилову и Ирине.) И я поздравляю вас. Совет да любовь, чего уж, как говорится.

СБИЛЬСКИЙ.  Интригующе! (И расплывшись в улыбке.) Ну-ууу, тогда обстоятельства действительно меняются.

СОЛОДИЛОВ.  Одеваться, одеваться. (Уходит.)

 

 

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

 

СЦЕНА 1.

 В гостиной – Стринжа, Сбильский, Ирина и Заводов.

 За дверью слышен голос Солодилова, напевающий что-то из классического.

 Входят Настя и Ротин, держащий поднос, на котором возвышается бутылка шампанского в окружении наполненных фужеров.

 

СБИЛЬСКИЙ.  Надо-надо достойно отметить столь достойное событие! (Тянется за фужером.)

НАСТЯ.  Событие? (И вспыхнув радостью.) А-а, папа Лёва заключил-таки договор с издательством?

СБИЛЬСКИЙ.  И-иии, Настя-Настёна, да что издательство? Здесь речь о заключении внегласного и благолепного договора со Всевышним давателем того цемента для душевного счастья, при котором любая клавиатура судьбы ни почём.

РОТИН.  (В сторону.) Щас бы лысого шарр-рахнуть кирпичом!

CБИЛЬСКИЙ.  (Осушив фужер.) Эх, вам, девочки, то не понять. Вы ещё зелены, вам ещё интересны вандамы, наклейки, музычка там жиги-жиги, муси-пуси… (И к Ротину.) Да уж, это вам, юноша, не разных тех сокоотжималок-гарипоттеров да всяких сорокиных-пелевиных почитывать… (Входит Енгаватов; и к нему.) И это вам, молодой человек, не амикошонствовать без разбора, касаясь всего, вся и везде – вокруг да около.

ЕНГАВАТОВ.  Да, “около” – “путало”. (Из-за спины достаёт кирпич и кладёт его у софы.) Можешь действовать, Тарасик.

СБИЛЬСКИЙ.  Это что  такое? Зачем?

ЕНГАВАТОВ.  Кирпичуга. Это – самый надёжный усмиритель дураков.

СОЛОДИЛОВ.  (Из-за двери.) Шаши, будет тебе; право же, ты прямо-таки без всякой устали всё ворчишь да шпилишь.

СБИЛЬСКИЙ.  Кто? я? (Достаёт свой платок.) Разве я ворчу? Я, слава богу, не твой приятель: грамотей-моралист Рассадин. Я же во имя мира и добра – к ним, к их добрым и незрелым ещё, молодым душам, хэ-хэ… которые живут, так сказать, без серьёзной практики цивилизованного общения, без должной ориентировки в вопросах элементарной этики для поддержания интереса взаимоотношений. (Утирает лысину, поглядывая на кирпич.)

НАСТЯ.  Постойте, я всё-таки ничего не понимаю: тогда какое же событие надо отмечать? (К Сбильскому.) Что, папа Лёва решил принять мальчиков в институт?

ЕНГАВАТОВ.  Хм, событие какое.

СТРИНЖА.  А событие такое – не падай: Ирина замуж выходит.

НАСТЯ.  Вау!!! Правда, Ира?

ИРИНА.  (Глянув в сторону двери и улыбнувшись.) Кажется.

НАСТЯ.  (Подбегает к Ирине и целует её.) Поздравляю! А за кого? За Васеньку, да?

ЗАВОДОВ.  Ну, Настя, ты и выдаёшь. (Уходит.)

СБИЛЬСКИЙ.  Что ж ты такое говоришь, девочка? За кого! – За Льва Константиновича!!! (И нараспев.) Так скорее же возьмём наполненные кубки и… (Делает знак Ротину, и тот начинает подходить к каждому с подносом.) Значит так: пусть Льву Константиновичу будет хорошо, и нам не хуже! – Слышишь, Лёвочка?

НАСТЯ.  (К Стринже.) Это хохма, что ли?

СТРИНЖА.  Да, хохма. Но не хохма.

НАСТЯ.  А где папа Лёва?

СОЛОДИЛОВ.  (Входя и завязывая на себе галстук.) Прости меня, Настёна. Это была моя единственная тайна от тебя; то есть наша тайна... ведь правда, Ирэн?

СБИЛЬСКИЙ.  (Уже успев выпить и наливая себе заново.) Эх, давайте-ка, вы-друзья… Иронька, Лёва – “Горько!!!”

СОЛОДИЛОВ.  (Видя смущённый вид Насти.) Прекрати, Шаши. Ты опьянел, ей-богу. Сие уже ни в какие ворота не лезет. (Взяв под руку Ирину и обняв Настю, уводит их на террасу.)

СБИЛЬСКИЙ.  Да! – Да, опьянел! Но не от шампанского, а от той внезапно нахлынувшей радости за всех вас, между прочим-то! Ладно-ладно, коли не хотите горьковаться...

РОТИН.  То остаётся сладковаться. Да, Шамий Моисеич? (Заново наполняет свой фужер и отставляет пустую бутылку.)

СБИЛЬСКИЙ.  Что?.. (Глянув на мирно разговаривающих Стринжу и Енгаватова, а потом вытаращившись на Ротина.) А вам не довольно ли? Вы, по-моему, уже под достаточным хмельком, господин ээ… Ротин.

РОТИН.  Моя фамилия – Ротин! Без вашего “ээ…” (И поддав ногой кирпич.) Тарас Ротин, – пожалуйста, прошу верного произношения.

СБИЛЬСКИЙ.  Да-да, простите. Я понял: Тарас Ротин. А с вашего дозволения, могу ли и я надеяться в свою очередь, что и вы меня наконец-то переименуете из всех там Шандриев, Швабриев и Шатьев в Шая Моисеевича? Имя моё звучит просто – Шай. Три буквы.

РОТИН.  За такие невольные искажения вашего имени из-за моей нерасслышки, я очень извиняюсь, Шай Моисеевич.

СБИЛЬСКИЙ.  Хэ-хэ, ну мир, мир. Мир? (Протягивает руку.) Что, будем дружить? (Чокаются.)

ЕНГАВАТОВ.  Против кого?

СБИЛЬСКИЙ.  (Мгновенно вспыхнув; к Енгаватову.) Ой, старо! Старо уже это, молодой человек; старо, как… как…

ЕНГАВАТОВ.  Как всё ваше мировосприятие?

СБИЛЬСКИЙ.  Ах, вот вы как? Ну, чрезвычайно вам признателен. Что, на мой возраст намекаете? (И утерев платком лысину.) А вы полагаете, что сами-то избежите роста лет? Впрочем, я бы на вашем месте, прежде всего, призадумался серьёзно о собственном надменном характере фрондёра. Прислушайтесь, да-да, прислушайтесь к моим словам!

ЕНГАВАТОВ.  (Закурив и услуживая зажигалкой Стринже, всё внимание которой направлено в сторону террасы.) А вам уже понятен мой характер?

СБИЛЬСКИЙ.  Более чем: вам бы всё только пребывать в позе одиозного индивидуума, только бы фривольничать да кошмарить. Не понятно одно: зачем это вам? Отчего вы не дружественны? Вы же – обаятельный парень, не без способностей, с толковым логическим соображением. Это же видно. А ведёте себя как легкомысленный задира. Поверьте, я совсем не хочу быть с вами на штыках, а вот вы всё направленно активничаете некой злобой. Из-за какого-то своего душевного неспокойствия, как видно? Но тогда, простите.

ЕНГАВАТОВ.  Вы, Шай Моисеевич, ущербны и никем нелюбимы. А за всеми вашими словами лишь одни крайности уже вашего характера.

СБИЛЬСКИЙ.  Ой, молодой человек, не вам только судить о крайностях моего характера! Да вы сами ущербны и нелюбимы! И больше того скажу вам: страшно и подумать – какое будущее уготовлено для России с такими, как вы, и вам подобными. Вы же вон за вандама своего, лоснящуюся импортную одёжку с разными электронными побрякушками так всё разом: и Третьяковскую галерею, и Ленинскую библиотеку, и Большой театр, и Государственную консерваторию – не глядя, сдадите, да-да-да!

ЕНГАВАТОВ.  Кому?

РОТИН.  (Как бы, между прочим.) Все бы государственные даты и праздники кому бы сдать.

СБИЛЬСКИЙ.  (Не отводя взгляда от Енгаватова) Кому! Не знаю кому. Уж вы-то и подобные вам отыщете кому. Там, где для таких как вы – комедия, для всех порядочных людей – трагедия! Да уж! (И вдруг преображаясь в лице, заметив, что с террасы возвращаются Солодилов, Настя и Ирина, хватает свой фужер.) Лёвочка, вот! – За твой звёздный час! И за твой тоже, Иронька. (Показушно выпивает.)

СОЛОДИЛОВ.  Благодарю тебя, дорогой мой.

ИРИНА.  Спасибо, Шай Моисеевич.

СБИЛЬСКИЙ.  Ах, Ирушка! Ты – это не ты; Джина Лоллобриджида!!! Как же ты волнующе привлекательна! Прямо тонешь ты в счастье и за собою утягиваешь вот всех нас!

 

 Сбильский пытается изобразить что-то вроде танца, а получается какой-то нелепый пляс. Все смеются.

 

РОТИН.  Хы-ы... Во втирает. Да, Антон?

ЕНГАВАТОВ.  Перец он. Лечило.

СБИЛЬСКИЙ.  Настёна, а ты что ж такая печальненькая?

СОЛОДИЛОВ.  Ладно-ладно, Шаши, не накручивай компас; всё будет хорошо. Правда, Настик? Васенька, где ты там? (Входит Заводов.) Что, брат, засиделся? Сейчас поедем.

СБИЛЬСКИЙ.  Да-да, поедем. (Поправляет на себе галстук.)

СОЛОДИЛОВ.  Да, поедем: я, дочка и Ирина Павловна. (Обнимает за плечи Настю и Ирину.)

СТРИНЖА.  (В сторону.) Уже Ирина Павловна? – Вот индюк старый.

ЗАВОДОВ.  Куда поедем?

СБИЛЬСКИЙ.  Чудак-человек! – Куда! Известно ж куда. Лёва, так и я с вами. (И засуетившись.) Подождите. Где же?.. Я сейчас переоденусь только. Ах, вот он. (Хватает свёрток и исчезает за дверью.)

СОЛОДИЛОВ.  Да, переоденься.

ЗАВОДОВ.  Лёв Константинович, так-ээ… вещи-то Ирины Павловны отнести в машину?

СОЛОДИЛОВ.  Боже ты мой! Оставь ты её вещи в покое – дались они тебе, эти вещи. Ступай лучше и заводи, сейчас отправляемся.

 

 За дверью слышен голос Сбильского: “Васенька, где здесь свет включается? Такая темень, ни шута не видно… Я шнурок потерял!”

 

СОЛОДИЛОВ.  (Улыбнувшись.) Ох, иди уж – помоги ему найти шнурок.

 

 Заводов уходит.

 

СЦЕНА 2.

 Ротин, допив шампанское и поставив фужер на столик, выходит на середину гостиной.

 

РОТИН.  В общем, я всё понял, Лёв Константинович: (берёт со столика свою папку) вот это всё моё вас не втыкает, да? Я понял – облом, да? А тогда… (смахивает со щеки слезу) чего мне здесь перед вами проницать? – Облом так облом.

НАСТЯ.  Тарас, да с чего вы взяли, что облом? Папа Лёва!

СОЛОДИЛОВ.  Я слушаю, я слушаю.

РОТИН.  (Хлопнув папкой о ладонь.) Так чего уж, и коню ясно всё.

НАСТЯ.  Что, что ясно-то вам, Тарас? Папа Лёва!!!

РОТИН.  Нет, Настя, ничего я втирать-просить не буду.

СТРИНЖА.  (Загасив сигарету.) Я выйду позвонить. На террасу – можно, Лёв Константинович?

СОЛОДИЛОВ.  А?.. Безусловно, Светочка. Вы ещё зачем-то спрашиваете об этом. (Стринжа уходит.)

РОТИН.  Я отчаливаю, Антон.

ЕНГАВАТОВ.  Да? Что, колпак пошит не по-колпаковски? (И заметив подзывающий жест Стринжи, уходит вслед за ней.)

НАСТЯ.  (Видит, как Ротин направляется к двери.) Постойте Тарас! Зачем вы уходите? Ничего ведь ещё не ясно.

РОТИН.  Настя, я не претендую на чьё-либо покровительство – нет. Одно вот только: время бежит вперёд, расстояние так велико. Очень хотелось бы мне – пусть это станет моей мечтою: чтобы там, на небе, вы зажгли звёздочку, и чтобы она всегда светила для нас с вами. Пойду я.

СОЛОДИЛОВ.  (Глянув на Настю, сжавшую ему руку; и к Ротину.) Минутку! Послушайте меня, юноша. (Ротин останавливается.) Вы слушаете? Ни в коем случае не прекращайте работать. Наблюдайте жизнь, размышляйте на сей счёт, не гнушайтесь умных дискуссий; и что важнее всего – побольше читайте и пишите, пишите, пишите. Понимаете?

РОТИН.  (Уставившись себе под ноги.) Да. Простое – понятно: книги порождают книги. Так, что ли?

СОЛОДИЛОВ.  Хм, это верно. Вы всё правильно поняли. Но пока что, хотя и выборочно ознакомившись с некоторыми вашими текстами, скажу одно: ничего нового.

 

СЦЕНА 3.

 Входит Заводов, закрываясь от смеха руками. За ним чуть ли не врывается Сбильский. Видимо, сам того не замечая, что вместо предполагаемого более-менее приличного костюма, он облачился в самую, что ни на есть тюремную робу с поперечными полосами.

 

СБИЛЬСКИЙ.  (Торжествующе.) Всё, я готов! (И приглаживая лысину.) Теперь можно и мне ехать с вами! Вот и Настёна развеселилась. И Иронька своей очаровательной улыбкой всех нас одаривает.

 

 Звонит телефон, и пока вокруг каждый по-своему выражает свою реакцию на представшее зрелище, Сбильский машинально хватает трубку.

 

СБИЛЬСКИЙ.  (По телефону.) Алло! Какой ещё Быканов? Ах, это ты, чёрт-дьявол, из секретариата. Что, на актив? О, милый мой, уж нам-то сейчас исключительно не до актива! Ага, ага, знаем, что замминистра в президиуме. И Рассадин там? Что? И Сарнов? Вот бодаться-то начнут! Вот будет потеха-то, ха-ха-ха! – ну и валандайтесь вы все там! Эй, слышишь, а мы тут все пья-яяяные! (И было затянув.) “А нам всё равно, а нам всё…”

СОЛОДИЛОВ.  (Выхватив трубку у Сбильского и стараясь изобразить официально-строгий голос.) Простите, уважаемый господин Быканов, но вы, по всей вероятности, ошиблись номером. Вы попали... да-да, вы очень догадливы: это – больничный дом для умалишённых, и трубку схватил случайно один из наиболее рьяных пациентов. Так вот просьба: сегодня сюда больше не звонить. Вы поняли, Быканов? А то все наши эти умалишённые так раззадорятся, что подхватятся и полным буйным скопом завалят к вам на актив. Что? У вас своих таких хватает? Тем более, представьте, что там у вас начнётся: мало никому не покажется. Рад, что вы согласны. До свидания, Гарпагон Гарпагонович. (Бросает трубку и, глянув на Сбильского, заходится хохотом. С трудом подходит к Ротину и, положив руку ему на плечо.) Да, юноша, да. Всё ясно в смысле ваших работ. Поверьте, ничего особо впечатляющего, да... Поймите, писатель – это рассказчик, учитель и волшебник. А вы? О чём вы рассказываете, ну? Чему учите? Чем удивляете, ну? Подумайте обо всём этом, пошевелите мозгами, окей?

СБИЛЬСКИЙ.  (Проверив и отставив пустую бутылку из-под шампанского.) Лёва-Лёва, ты прости, не знаю уж как по отношению вон к тому битлусу в вандаме, но к сему мальчугану, я полагаю, ты несправедлив. Дело твоё, конечно.

СОЛОДИЛОВ.  (Открыто захохотав.) Да возьму, возьму я его к себе на семинар! Что, на отделение прозы – вы довольны будете, Тарас?

РОТИН.  (Вспыхнув, и чуть ли не задыхаясь.) Бл... ёф!..  Косыныч!.. (Бросается обнимать Солодилова.) Спа-ааас!.. ибо!..

СОЛОДИЛОВ.  Всё, всё, дорогой мой.

НАСТЯ.  Ура-ура, восторжествовала справедливость.

СБИЛЬСКИЙ.  О, о! Сколько радости-то, хэ-хэ.

РОТИН.  (Перекинувшись с объятиями на Сбильского.) Шай, друг!.. Маисеич, брат!..

СБИЛЬСКИЙ.  Вот уж, вот уж, костюм-то изомнёшь! Всё-всё, прекращаем. Ах вы, молодая поросль! Послушай, Лёва, теперь, быть может, ты скажешь – от кого у них было рекомендательное письмо?

СОЛОДИЛОВ.  А-а, любопытно?

СБИЛЬСКИЙ.  Спрашиваешь. Страх как любопытно.

СОЛОДИЛОВ.  Тта… теперь, изволь, пожалуйста. (Достаёт из кармана листок.) Настик, будь добра, прочти. Очки лень надевать.

СБИЛЬСКИЙ.  Так, так, так; ну-ка, девочка, только с чувством, с толком, с расстановочкой, да?

НАСТЯ.  (Начинает читать вслух.)

Любезнейший господин Солодилов!

 Не желая приневоливать Вас нижеизложенным мнением своим, но почёл бы долгом рекомендовать Вашему вниманию особу примечательную, хотя и юную, по имени Тарас Ротин. К делу сказать, мне чувствуется, что это необычное молодое дарование способно двигнуться и глубоко, и ярко, и звучно по стезе интересной мыслительной литературы.

 Пока что – да, писателя нет, и сим так легко обравнодушить любое начинание. Но да ведь тут иное: есть всё то, из чего только и может получиться ОН – писатель Русский.

 Обнял бы вас, любезнейший, но прощайте; и будьте всегда здоровы и веселы, и да храни вас Бог от почечуев и  от встреч с теми физиогномиями, на которые нужно плевать; и ещё с издательствами Вам желаю поменьше хлопот.

Ваш Н. Гоголь.

СБИЛЬСКИЙ.  Что-ооо?  Кто-ооо?

СОЛОДИЛОВ.  Вот кстати, о хлопотах с издательствами. Отзвоню-ка я им сейчас. (Подходит к телефону.) Васенька!

ЗАВОДОВ.  Здесь я, Лёв Константинович. Так-ээ…

СБИЛЬСКИЙ.  (Выдернув из рук Насти листок.) О, Вседержитель Праведный! Почерк-то, да-да-да, самого Николая Васильевича – узнаю его руку, да-да. И речевой темпо-ритм, и стилистика его! (Бросается к Ротину.) Да ведь с такой-то рекомендацией ты, мальчик, сам того не знаешь: какую неимоверную честь оказываешь и Льву Константиновичу, и мне, и этому дому славному, и всем нам вместе здесь! Шампанского надо!!! Шампанского прошу для всех и непременно, сейчас же!!!

СОЛОДИЛОВ.  (Глянув на часы и постукивая о ладонь телефонной трубкой с недовольным тоном в голосе.) Да не надо, Шаши.

СБИЛЬСКИЙ.  Как не надо? Ещё как надо!

СОЛОДИЛОВ.  Времени совсем нет, право же; давай, когда мы назад возвратимся, и тогда уж…

СБИЛЬСКИЙ.  Тогда уж само собою. Иронька, не откажи, помоги, пойдём: лёгкий фуршетик надо скоренько соорудить. (Увлекает за собой Ирину.) О, Настёна, девочка, какую-нибудь пластиночку с настроением поставь: ну, Адамо… или в этом духе что-нибудь. Эх, гулять – так гулять, а остальное всё – суета да потуги тщетные! Верно, Тарас?

РОТИН.  В общем-то, я «за», если все остальные «за». (И покосившись на Настю, убирает свою ухмылку.)

СОЛОДИЛОВ.  Придумываешь ты какие-то лишние церемонии.

СБИЛЬСКИЙ.  Что я придумываю? Ничего я не придумываю. (Спотыкается о кирпич и, чертыхаясь, направляется к двери.)

ИРИНА.  Кирпич этот откуда-то взялся. Не понимаю, кто его сюда приволок?

СБИЛЬСКИЙ.  Нашёлся умник здесь такой. (И громко в сторону террасы.) Вон он там, – выпадающее звено общества! Ох, эта падшая особа мужского рода в вандаме. Ему то и делать, что кубы катать.

РОТИН.  Настя, мне надо досказать вам бонус-предложение.

НАСТЯ.  Может – на “ты”?

РОТИН.  Ты мне так нравишься.

СБИЛЬСКИЙ.  (У двери, взяв под руку Ирину. И к Ротину.) Пойдёмте-пойдёмте, юноша; и подносик, кстати, захватите с собой. (Он и Ирина уходят. Туда за ними уходит и Заводов.)

РОТИН.  Но я понимаю: куда мне до тебя – ты такая продвинутая, и вон прикидик у тебя настолько чумовой до предела.

НАСТЯ.  (Поглядывая, как Солодилов у секретера закуривает трубку.) Тарас, вы… ты так флирт начинаешь? С намёком на ангажемент, да?

РОТИН. Я знаю, мне это без вариантов. Что уж мне перед тобою понты кидать; ты вон какая! Короче, у меня на тебя бабла не хватит. (Берёт поднос со столика, и смутившись прямого взгляда Насти.) “Как жаль, что мы с тобою никогда не будем вместе, За это на судьбу в большой я буду мести”. (Уходит.)

СОЛОДИЛОВ.  Дочка, не думаю, что тебе именно в таком “прикидике чумовом” стоит ехать.

НАСТЯ.  И замечательно. Я с удовольствием не поеду.

СОЛОДИЛОВ.  Помилуй, Настёна, что ты такое говоришь-то, ну? (И улыбнувшись.) Обязательно поедешь, обязательно. Но, надень, прошу тебя, что-нибудь попроще, окей?

НАСТЯ.  Ладно. Как скажешь. (Уходит.)

 

СЦЕНА 4.

 За дверью из кухни слышны обрывки весёлого разговора.

 Солодилов подходит к телефону и снимает трубку. В это время входит смеющийся и уже явно пошатывающийся Сбильский; в руках у него две пустые бутылки из-под шампанского.

 

 

СБИЛЬСКИЙ.  Во! Лёва, посмотри-ка: разговор за разговором, а как славненько получилось – мы с мальчиком по бутылке осушили; вчистую и на пару – стопарь в стопарь!

СОЛОДИЛОВ.  Соображаешь, что ты делаешь? Зачем тебе нужно его спаивать?

СБИЛЬСКИЙ.  (Отставляет бутылки.) И-иии, да они, эти гусята, нам с тобою в этом деле по три-четыре форы дадут! А ты кому это собрался звонить?

СОЛОДИЛОВ.  А вот в издательство, между прочим.

СБИЛЬСКИЙ.  Ах, в издательство, хэ-хэ.

СОЛОДИЛОВ.  Да. Коли уж просили срочно связаться с ними, то, пожалуй, надо наконец уважить.

СБИЛЬСКИЙ.  Разумеется. Предпредчувствую: какой вагон победной радости сейчас ты сорвёшь. (И схватив что-то со столика, начинает жевать.) Лёвочка, а откуда звонили? Из «Феникса» или от Захарова?

СОЛОДИЛОВ.  (Прищёлкнув пальцами.) А, голова дырявая; звонить собрался! Эй, Васенька, где ты там?

 

 Из кухни слышен голос Ротина, зовущий Сбильского.

 

СБИЛЬСКИЙ.  (В сторону двери.) Иду, иду!

 

 Появляется Заводов.

 

СБИЛЬСКИЙ.  Я на пока оставлю тебя. А ты выдай-выдай им, чтобы там впредь не повадно было выказывать неучтивость к столь именитым… (поперхнувшись, раскашливается) фиг-фиг-фигурам. Запить мне надо. В горле, будто выдра какая-то засела. Эх, до чего ж ты, милый мой, счастливый сегодня и все мы вместе с тобою! (Целует Солодилова и уходит.)

 

СЦЕНА 5.

СОЛОДИЛОВ.  (Вальяжно располагается на софе, и подвигая к себе телефон.) Та-ак... (Берёт блокнот и задымив трубкой.) Из какого издательства звонили, Васенька? Сейчас я им выдам. А то, видишь ли, они ещё раздумывали; я им покажу, как с членом ПЕН-клуба в торги играться. (Поднимает глаза на Заводова.) Ну?

ЗАВОДОВ.  Так-ээ… Лёв Константинович, а я, честно говоря, не разобрал, а переспросить как-то сразу не спохватился. Вот так вот… получилось.

СОЛОДИЛОВ.  (Замерев и преобразившись в лице.) То есть? То есть, как это не разобрал? Ты соображаешь, что говоришь-то?

ЗАВОДОВ.  (Пятясь к дверному проёму.) Простите меня – оплошал.

СОЛОДИЛОВ.  И ещё простить тебя? Ах ты, приживал противный! Да я тебя сейчас за такую ляпищу тягчайшую! (Вдруг роняет из рук одновременно обе трубки: и курительную, и телефонную.) А-ааа, чёрт!!!

ЗАВОДОВ.  Лёв Константинович, признаю: халатность допустил, это – да. Но они тоже хороши: не представились, отбарабанили и “чок” – гудки одни только. Я – “алло-алло!..”

СОЛОДИЛОВ.  Я тебе дам “чок”! Ах ты, вредитель несчастный!

ЗАВОДОВ.  Прошу вас, не гневайтесь вы так, Лёв Константинович.

СОЛОДИЛОВ.  Молчи, паршивец!!!

ЗАВОДОВ.  Почему же я паршивец-то? Ну, в чём моя вина-то?

СОЛОДИЛОВ.  (Резко вскочив.) Что??? Удавлю, крокодил!!!

ЗАВОДОВ.  Лёв Константинович, не надо! (Исчезает в дверном проёме.)

СОЛОДИЛОВ.  Куда, бестия? (И срываясь в погоню.) Всё, всё, конец тебе, Васятка!..

 

СЦЕНА 6.

 За дверью слышны удаляющиеся крики Заводова и Солодилова, а также грохот от каких-то падающих там предметов. В этот момент входят Стринжа, в наушниках слушающая плейер, и Енгаватов, который разговаривает по мобильному телефону.

 

ЕНГАВАТОВ.  Нет, Ганс, сегодня никак не выйдет. Я понимаю, что горячие контакты срываю. Перебрось стрелку на завтра. Вы с Мордатым к вечеру заваливайте в “Швайн” – я там точно толкаться буду. А послезавтра я к матери в Питер еду. Что? Да я сейчас в одной яме отрываюсь. Наберу тебе попозже. Пока.

 

 Входят Сбильский и Ротин. Они весело переговариваются; в руках у них кое-что к приготовляемому фуршету. Ротин начинает устанавливать всё на столик.

 

СБИЛЬСКИЙ.  (Водрузив пару бутылок шампанского на столик.) Я, скажу вам, юноша, с откровением: познавайте цену творчества, а не способы ремесла. Ясна мысль?

РОТИН.  Ещё бы, – познавать себя в развитии, а не брести по устоявшемуся кругу. Понимаю: вертикаль, горизонталь... Так что ли?

СБИЛЬСКИЙ.  (Рассмеявшись и взлохматив чёлку Ротину.) О, молодец, это ты – хорошо, хорошо. И вот ещё что: послушайте меня, (и словно заговорщик) – коли вы, голубчик милый, намереваетесь состояться как настоящий литератор, а не сдать свою жизнь в плен писательскому батрачеству, то ни  в коем случае не служите нашей общепринятой культуре. Так-то. А иначе вас постигнет весьма печальная участь – при этом любой художник заканчивается, и талант его гибнет навсегда. Не забывай, о чём я тебе только что сказал. Ты – молодец, Тарас.

РОТИН.  (Откинув спадающие на лоб волосы.) А вы знаете кто? Сказать вам?

СБИЛЬСКИЙ.  (Насторожившись в улыбке.) Скажи, скажи.

РОТИН.  Вы – ШАЛТАЙ-БОЛТАЙ. Вы – ЧЕЛОВЕК-ЯЙЦО.

СБИЛЬСКИЙ.  Что ты, что ты – о, нет-нет. Вот плохо вы, юноша, меня знаете. Я – тот ещё мечтатель-романтик. Я ещё способен приделывать такого твиста под Элвиса Пресли! – эх, мальчик, да тебе известно ли сие имя-то?.. А ты меня в Шалтаи-Болтаи, да? Тоже мне, нашёл какую аллегорию: “человек-яйцо”. Ты, милый мой, тут уж подзагнул. Э, нет, – чёрта рогатого!

ЕНГАВАТОВ.  Перекрестились бы.

СБИЛЬСКИЙ.  Что? (Вместе с Ротиным резко оборачиваются.)

РОТИН. (Подбежав к Енгаватову.) Ты прикинь, Антон, кажется, у меня сложилось всё зачипись.

ЕНГАВАТОВ.  Зачипись или кажется?

РОТИН.  Лёв Константинович сказал, что берёт меня к себе учиться.

СБИЛЬСКИЙ.  (Начинает икать, и подхватывая Ротина под руку.) Ла-ла-ладно, пой-пой-пойдём, герой.

РОТИН.  (Освободившись.) И что ж теперь, всё без напряжёнки становится. Да, Антон?

ЕНГАВАТОВ.  (Присев на софу.) Какая напряжёнка? Ты сам её в себе создавал.

СБИЛЬСКИЙ.  Тарас, ты мне ещё там нужен. Скорее, я жду. Потом наговоритесь обо всём неважном. (Уходит.)

РОТИН.  Я у тебя ещё хотел спросить вот что. (И качнувшись, чуть не заваливается на Енгаватова.) Меня уже порядком сносит. Как мне быть дальше, чтобы на ногах хотя бы стойку держать?

ЕНГАВАТОВ.  Не вкручивай ерунды. Всё путём: теперь-то можешь оттягиваться в меру своей воспитанности. Yes?

РОТИН.  (Заулыбавшись, плюхается на софу рядом.) Yes! Слушай, но я одного не просеку: кто кого здесь прикалывает – мы их или все они нас? Такущий сплошной расколбас прёт! (Мотает головой из стороны в сторону.) Ничего не понимаю.

ЕНГАВАТОВ.  Что тут понимать? Сложилась удобная компашка, так и отрывайся себе.

РОТИН.  Я же не об этом. Ты сам посмотри: потолок под небо, обстановка, будто в музее Эрмитаж. Ощущаю себя здесь – что прищепкой никчемной. А кухня у них – видал? – что балетный зал.

ЕНГАВАТОВ.  Не стоит внимания. Расслабься, парень.

РОТИН.  Да?.. А профессор в зэковской робе? А Лёв Константинович – ты слышал? – на домработнице женится? А девчонки эти? – Я торчу просто, как во сне фантастическом!.. А письмо, что ты накатал? – ведь они проглотили, не глядя как бы; я уж думал – сгорю от стыда. И ведь такой фарт словился: меня же в институт приняли! Так всё круто вышло! Если бы не ты Антон, то ничего бы не было. Ты не обижайся, я сейчас в таком кайфе! Вот чувствую: ох, и оттянемся мы сегодня, да?

ЕНГАВАТОВ.  Не знаю: кто как, а мы вон с той “куклой Барби” скоро свинчиваем отсюда.

РОТИН.  (Покосившись в сторону Стринжи.) Ого! А куда?

ЕНГАВАТОВ.  Куда... Куда надо.

РОТИН.  Круто! Значит, и у тебя тоже всё зачипись?

 

 Стринжа, сдвинув наушники на шею, подходит к софе и делает жест Ротину.

 

СТРИНЖА.  Кыш!

 

 Ротин послушно убирается, и Стринжа садится на его место.

 Из кухни слышится голос Сбильского, зовущий Ротина.

 

РОТИН.  Он задолбал уже. (Хватает папку и стремглав несётся к двери, но вдруг врезается в дверной косяк и валится с ног. Крепко выругавшись, поднимается, еле-еле вытягивая куплет некой песни.) “Куда мне деться? / Куда мне деться после детства? / Какой же путь мне не избрать?..” Не без усилий протиснувшись в дверной проём, он исчезает. На полу остаются валяться и выроненная им папка, и разлетевшиеся по разным сторонам листы.)

СТРИНЖА.  (Совершенно не обращая внимания на шум у двери и перестав копаться в своей сумочке.) Антон, ты только не беспокойся: я тебе всё обязательно отдам. Я так жутко в средствах влетела. (И выдохнув.) Так что, рвём к тебе?

ЕНГАВАТОВ.  Ага, но чуть погодя.

СТРИНЖА.  А что такое?

ЕНГАВАТОВ.  Хм, зарядил я там один малюсенький фейерверк. Что-то никак не срабатывает.

СТРИНЖА.  На кухне?

ЕНГАВАТОВ.  (Кивнув.) Прикольно будет, но немного шумновато.

СТРИНЖА.  Ты свихнутый.

ЕНГАВАТОВ.  Что делать, – по всей вероятности, это вопрос личного, врождённого темперамента. Каков характер папы, то и во мне невольно произросло, с одной лишь разницей: я всегда свободен от всего лишнего.

СТРИНЖА.  Как это понять?

ЕНГАВАТОВ.  Он всегда стремится делать то, что хочет, а я никогда не делаю того, чего не хочу.

 

СЦЕНА 7.

 Крадучись, входит Заводов: без ботинка на одной ноге и в разорванной рубашке. Он, потирая большой синяк под глазом, озирается и, оставаясь незамеченным, замирает на месте.

 Звонит телефон.

 

ЕНГАВАТОВ.  (Сняв трубку и на единой ноте невозмутимости.) Нет, это не Лёв Константинович, это его бабушка. Он где-то здесь, и возможно трудится на верхнем этаже. С кем? Вот уж не знаю – с кем он трудится или над кем. Это его дело. (Стринжа в задумчивости манерно набросив ногу на ногу, закуривает.) Простите, откуда его вывели? Да, передам, что в эту самую минуту его вывели из состава секретариата общим голосованием. Да, передам, что звонил Быканов. Эй, Быканов, слышь? Шестёрка ты и балда безмыльная! Чтоб ты, Быканов, уткой подавился.

СТРИНЖА.  И сколько же ему лет?

ЕНГАВАТОВ.  (Возвращая трубку на место.) Кому?

СТРИНЖА.  Твоему отцу.

ЕНГАВАТОВ.  Пятьдесят восемь. (Берёт гитару и начинает слегка перебирать струны.)

СТРИНЖА.  И давно твои родичи в разводе?

ЕНГАВАТОВ.  Давно. (Напевает.)

В делах, в мечтах я стал путаться,

И день мой, как сплошная ночь;

И узел гордиев не рубится.

И врач не может мне помочь.

О, ты, наука философия, решить задачу помоги;

Ах ты, наука философия, от тоски убереги.

 

СТРИНЖА.  Ты говорил: он хорошо зарабатывает. А чем он занимается? (И в сторону.) Судя по всему, что этот мне рассказал на террасе, бабки у его отца громовые.

ЕНГАВАТОВ.  Чем занимается? Вот ты сама его скоро и спросишь.

СТРИНЖА.  У вас с ним хорошие отношения?

ЕНГАВАТОВ.  Он думает, что мы друзья. (Напевает.)

Конечно, всё во мне меняется,

И всё во мне течьмя течёт;

Вот всё хорошее кончается,

А всё плохое пристаёт.

О ты, наука философия, решить задачу помоги;

Ах ты, наука философия, от дураков и дур убереги.

 

СТРИНЖА.  А он... счастливый человек?

ЕНГАВАТОВ.  (Засмеявшись.) О, больше чем, miss.

СТРИНЖА.  Да? В самом деле?

ЕНГАВАТОВ.  Сама убедишься. (И в сторону.) Пора-пора папашку шпынянуть, как следует. Пристегнуть бы к нему эту пиранью: тогда отольются ему за всё и про всё мамочкины слёзки. (И отставив гитару.) Вот что я скажу тебе, милая Света: СВОЙ ТЫ ПАРЕНЬ!

СТРИНЖА.  (Улыбнувшись.) Слушай, Антон, ты как считаешь: а я ему понравлюсь?

ЕНГАВАТОВ.  Ты? Да у него пачка отвиснет!

 

СЦЕНА 8.

 Входит Настя в обыденном одеянии.

 

СТРИНЖА.  Выглядишь ты, мать, – знаешь, как кто? Как заболевшая обезьянка. (Звонко смеётся.)

НАСТЯ.  Да ну тебя, Стринжа. Во мне сейчас и без того безбрежный душевный разнобой.

 

 За дверью из кухни становится всё более слышно: и что-то декламирующий голос Ротина, и раскатистый смех Сбильского.

 Входит Ирина; у неё в руках поднос с фруктами и сладостями; она всё это, не спеша, устанавливает на столик.

 

СТРИНЖА.  Вы знаете, Ирина Павловна, очень вам подходит этот передник. Чудно как хорошо.

ИРИНА.  А мне его в прошлом году Лёв Константинович подарил; да вот с тех пор я всё как-то его не надевала.

СТРИНЖА.  Передник?

НАСТЯ.  (Вдруг заметив Заводова.) Васенька, что с тобой?

ИРИНА.  (Оставив своё дело, быстро подходит к Заводову.) Откуда ты такой? Кто тебя так истрепал?

ЕНГАВАТОВ.  (К Стринже.) Круто отдубасили.

СТРИНЖА.  И поделом; покруче надо бы.

ИРИНА.  (К Заводову.) Говори: что произошло!

ЗАВОДОВ.  (Пытаясь прикрыть синяк под глазом.) Так-ээ... мы там со Львом Константиновичем с крыльца свалились.

НАСТЯ.  Почему свалились?

ЗАВОДОВ.  Так-ээ… кто-то из-под уступа лестничного кирпич вытащил, и, видимо, ступеньки-то подкосились.

ИРИНА.  Ты не ври, не ври.

НАСТЯ.  А где папа Лёва?

ЗАВОДОВ.  (Зыркнув на дверь.) А он, наверное, там...  где-то...

ИРИНА.  Что значит – там?

НАСТЯ.  Что значит – где-то?

ИРИНА.  Говори сейчас же: где он?

ЗАВОДОВ.  Поглядеть надо, вообще-то, да.

ИРИНА.  (Схватив и потянув Заводова за рукав.) А ну, пошли!

 

 Настя, Ирина и Заводов уходят.

 

СТРИНЖА.  (К Енгаватову.) И что, долго нам ещё здесь париться?

 

СЦЕНА 9.

 На кухне раздаётся сильный взрыв.

 Стринжа вскрикивает и моментально вскакивает с места, в испуге глядя на дверь, за которой слышится: и треск мебели, и грохот бьющейся посуды, а также страшный рёв Сбильского.

 

ЕНГАВАТОВ.  Yes! I did it!

СТРИНЖА.  Ты же сказал – фейерверк, а там целая война!

ЕНГАВАТОВ.  Ничего страшного. Счастье жизни – в её разнообразии.

 

 Спустя мгновение, когда всё стихает, из дверного проёма показывается взлохмаченная голова Ротина.

 

РОТИН.  Чума-а! (И откинув со лба прядь волос.) А там лысого так классно шандарахнуло.

ЕНГАВАТОВ.  Боремся, боремся за эстетику, Тарас. Долой мирской комфорт, духовному чистилищу – салют! Yes?

РОТИН.  Yes, yes, да. Там этого шалтая-болтая привалило чем-то. Антон, может, давай вызволим его? Он хоть и лысый, а всё же тоже человек.

ЕНГАВАТОВ.  И чем же там привалило лысого человека?

РОТИН.  Да вся кухонная горка на него рухнула. Меня и самого не слабо приложило. (Поднявшись на ноги и не замечая на себе разодравшейся одежды, исчезает в дверном проёме.)

СТРИНЖА.  Я не понимаю, зачем тебе это надо было? Ты что, совсем безбашеный, да?

ЕНГАВАТОВ  А ты?

СТРИНЖА.  Да я... как бы тоже, но... ты уж, по-моему, там что-то черезчур, знаешь ли.

ЕНГАВАТОВ.  Черезчур? (Поднявшись с места и оглядывая гостиную.) Замутить бы здесь отпадное трэш-рубилово, по-настоящему! И чтоб потом – хм! – на обломках намалевали наши имена! (Уходит.)

 

СЦЕНА 10.

 Одновременно из двух дверей входят: из первой – появляется Ирина, за ней Настя и Заводов, втаскивающий на себе Солодилова в изорванном костюме. Из противоположной двери, из кухни, Ротин и Енгаватов чуть ли не волокут Сбильского, вид которого однозначно говорит: человек побывал в преисподней.

 

НАСТЯ.  (Вскрикнув, и с дрожью в голосе.) Боже!.. Так! Всё, я окончательно выключена.

ИРИНА.  Это значит, у них там на кухне бухнуло. А мы думали: где это? (Спешно уходит и уже за дверью.) Ужас!

РОТИН.  (Оттопыривая на себе рваную одежду.) Ага, идеально бабахнуло.

 

 Настя убегает на кухню.

 Заводов заботливо помогает Солодилову усесться на софе, а Ротин с Енгаватовым пытаются пристроить на неё же, но по другую сторону, Сбильского.

 Возвращаются Настя и Ирина.

 

НАСТЯ.  Всё, папа Лёва, нет больше у нас кухни.

СОЛОДИЛОВ.  Что? А куда же она делась?

НАСТЯ.  Да там такой кавардак! Ты бы посмотрел.

ИРИНА.  Ладно, стены в целости, а остальное разберём и всё приберём, что уж.

НАСТЯ.  Шай Моисеевич, что у вас там произошло? (Сбильский не двигаясь, стонет.) Тарас?

РОТИН.  (Улыбнувшись и пожав плечами.) Сам не допетрю. Может, газ кто забыл выключить. Тогда хорошо то, что пожара нет.

НАСТЯ.  У нас здесь нет газа – кругом электричество.

СОЛОДИЛОВ.  (Отвернувшись и поморщившись.) О господи, хватит вам! Лучше посмотрите кто-нибудь: что у меня там с ногой-то. Шаши, ты хоть не стони, и так тошно.

СБИЛЬСКИЙ.  (Кряхтит.) Как вы все ко мне равнодушны. Ирушка, ты одна здесь, словно божество ласковое и надёжное.

СОЛОДИЛОВ.  Что, что, что вы все стоите? Ох, да помогите. (И толкнув локтем Сбильского.) И этот ещё! Ох, они все стоят.

 

 Начинается суета вокруг Солодилова и Сбильского.

 Енгаватов, отстранив Заводова, ощупывает ногу Солодилова.

 

ЕНГАВАТОВ.  Просто вывих. (Невозмутимо, но с силой дёргает его ногу.)

СОЛОДИЛОВ.  (Заревев.) А-а, чёрт!

ЕНГАВАТОВ.  Теперь будет порядок. С ногой.

НАСТЯ.  (К Ротину.) Твой друг – доктор, что ли?

РОТИН.  Я не знаю.

НАСТЯ.  Как так ты не знаешь?

РОТИН.  Мы с ним недавно познакомились.

НАСТЯ.  Да? Интересно.

РОТИН.  Случайно, на Пушкинской, в «Макдональдсе» познакомились, с пару недель назад.

НАСТЯ.  Да ты что! (И посмотрев на суматоху вокруг софы, и на то, как Сбильский пытается притянуть к себе Ирину; и вдруг встретившись взглядом с Енгаватовым.) А ты знаешь, этот Антон: он – человек с непонятной устроенностью в голове.

РОТИН.  Да, не без того, не без того. Настя, а со мною, наверное, скучно?

НАСТЯ.  Мне кажется, что скучно бывает именно без таких людей, как ты.

РОТИН.  (Улыбнувшись.) Правда, что ли? Без балды?

ЕНГАВАТОВ.  (К Насте.) У вас плед есть?

НАСТЯ.  Что? Плед?

ЗАВОДОВ.  Есть. Я сейчас принесу. (Уходит.)

ЕНГАВАТОВ.  (К Солодилову.) А вам несколько дней придётся поковылять без выхода из вашей этой берлоги. Только ногу надо укутать.

СОЛОДИЛОВ.  Как без выхода? Нельзя мне. Столько дел ждут меня: и в институте, да и в секретариате…

ЕНГАВАТОВ.  За последнее не беспокойтесь: недавно вам отзванивал некто Быканов и на пределе самого гнусного злорадства отрапортовал, что вас, Лёв Константинович, вывели из состава секретариата.

СОЛОДИЛОВ.  Ах, он – сволочь!

ЕНГАВАТОВ.  Общим голосованием.

СОЛОДИЛОВ.  Ах, они – подлецы! Ну, они, твари безнравственные, сейчас у меня попляшут! (И, было, рванувшись к телефону, с воплем падает. Енгаватов, Ротин и Настя подхватывают его и общими усилиями усаживают на место.)

 

 Входит Заводов с пледом и под началом Енгаватова начинает укутывать ногу Солодилову.

 

НАСТЯ.  Надо бы перевязать, чтобы держалось.

РОТИН.  (Оглядевшись.) Есть! Ну-ка, шнурочки, шнурочки… (Выдёргивает шнурки из ботинок Сбильского и отдаёт их Заводову, который сразу же начинает перевязывать обмотанную ногу чертыхающегося Солодилова.)

СБИЛЬСКИЙ.  (Обхватив-таки за плечо Ирину, обтирающую ему полотенцем лицо и лысину.) Спасибо, спасибо тебе. О, чистая душа, доверчивое создание. Он ведь – совсем ненадёжный человек; да и не человек он вовсе, а конь! У него же есть любовница, и помимо – ещё кто-то на стороне: я знаю-знаю, это та, что проживает на улице Вавилова. Иронька, витамин ты мой, поверь-поверь, он такой гулёна, а ты-лебёдушка… ты замуж за него! (Вдруг все смолкают и устремляют свои взгляды на Сбильского.)

ИРИНА.  (Уклоняясь от объятий Сбильского.) Вы забываетесь, Шай Моисеевич. Слишком забываетесь.

СБИЛЬСКИЙ.  Родная моя, выходи за меня!

СОЛОДИЛОВ.  Что-что? Что-ооооооо???

 

 Раздаётся звонкий смех Стринжи.

 

СБИЛЬСКИЙ.  (Пытаясь приподняться.) И нечего, нечего смеяться! Да-да, Ирушка, не стоит он тебя!!!

ИРИНА.  Вы забываетесь; лучше молчите, Шай Моисеевич.

СБИЛЬСКИЙ.  Да он же… Ха-ха-ха!.. Он машину-то купил, а водить не умеет. Сателлита, этого Ваську-приблюдка, нанял себе и кочевряжится под барича. А как литератор-то он, тьфу! – полный нуль! Он заказывал мне рецензии, а я хвалил его, где только не приходилось. Ох, но вот тут, в душе своей, я достойно презирал и презираю всю его бездарность!

СОЛОДИЛОВ.  Ах ты – стервец! (Наваливается на Сбильского, успевая отвесить тому две-три оплеухи перед тем, как его оттаскивают на край софы.) Лысая твоя голова!

СБИЛЬСКИЙ.  Вот, значит, ты как! (И уже в исступлении.) Да-да, Ирушка, вот она – моя правда, что и доказывается его фактической несдержанностью. А ещё он в институте охмуряет девчушек, – и до того это гадко! Какой же он неутомимый соблазнитель!

СОЛОДИЛОВ.  Мерзопакостник!!! (Вновь бросается на Сбильского.)

СБИЛЬСКИЙ.  Сам ты мандадуй болотный! (В нелепой потасовке они обмениваются тычками и шлепками; их растаскивают по разные стороны.)

СОЛОДИЛОВ.  Он меня укусил, вот кровь!

НАСТЯ.  Я сейчас йод принесу. (Убегает.)

СБИЛЬСКИЙ.  Не любит он тебя, Иронька! Теперь у него ещё и новая навязчивая мания появилась: беспорядочная охота за совсем неспелыми девчатами-девицами, да-да. Не веришь? А вот здесь телефоны у меня… где же?.. (Ищет на своей одежде карманы.)

СТРИНЖА.  (Подходит к софе и с вызовом, скривив улыбку.) А Лёв Константинович говорил, что он её любит; и не просто, а гигантски очень.

СБИЛЬСКИЙ.  Ха-ха-ха, “очень”! Ага-ага, любит он её гигантски очень, как оголодавшая псина палку!

СОЛОДИЛОВ.  Да ты замолчишь или нет? Отт… шкура-то!

 

 Входит Настя и отдаёт йод Заводову, который начинает обрабатывать рану Солодилову.

 

ИРИНА.  Не эту ли бумажку вы ищите?

СБИЛЬСКИЙ.  (Выхватив из её рук записку.) Молодец! Ага-ага, вот они – те самые телефончики. Вот он – факт моей правды!

СОЛОДИЛОВ.  (Опять вцепившись в Сбильского.) Факт твоей продажности! Да я ж тебя сейчас порву как белку!

СБИЛЬСКИЙ.  (Отбиваясь.) Не смей; не смей, прощалыга! А-а, правда-то глазки колет!

ЕНГАВАТОВ.  (Подтолкнув Ротина.) Сечёшь, вот она, интеллигенция. (И усмехнувшись.) Инженеры человеческих душ.

РОТИН.  Где?

 

 Заводов, Настя и Ирина пытаются разнять Солодилова и Сбильского.

 

ЗАВОДОВ.  (Оттаскивая Солодилова на край софы.) Лёв Константинович, а позвольте мне его взашей?

СОЛОДИЛОВ.  Не надо мараться, Васенька; а вот помелом поганым его отсюда в самый раз бы.

СБИЛЬСКИЙ.  Что-ооо?

НАСТЯ.  (Едва переводя дыхание.) Хватит, перестаньте!

СБИЛЬСКИЙ.  М-да, Лёва, как же ты низок – манкировать при дамах в мой адрес с этим твоим подкаблучником. Эх вы, свистоплясы!

НАСТЯ.  Но, Шай Моисеевич, как же вы-то сами можете так говорить о папе Лёве? Боже, какой стыд. Я совсем не ожидала такого от вас.

СБИЛЬСКИЙ.  Настёна, до чего же ты ещё глупа; девочка милая, пора-пора умнеть. (Делает рывок подняться с места.) Но теперь-то всё! Маски сброшены: прохвост твой папа Лёва, и вы тут все его прихвостни! (Заводов еле сдерживает Солодилова.)

РОТИН.  Это уже за гранью плинтуса, – вот рыбина! (Хватает кирпич и бьёт им Сбильского по голове; тот, вскрикнув, валится навзничь.)

 

 Пауза.

 

НАСТЯ.  Тарас!!! Обалдел?

РОТИН.  (Смахнув прядь волос со лба и растерянно улыбнувшись.) А что, лысого человека, по-моему, облагораживает молчаливость.

ЕНГАВАТОВ.  В особенности, если он при этом, действительно, похож на рыбину. Значит, карма у него такая – быть похожим на рыбину. Ничего не поделаешь. И к тому же, во всём своём величии восторжествовала вершина философской истины: “Падающему да помоги упасть!”

СОЛОДИЛОВ.  Правильно, всё правильно, молодые люди.

ЕНГАВАТОВ.  (Приглушённо, к Ротину.) Браво-браво, так держать и на достигнутом не останавливаться. Сраженье выиграно, повержен овощ – притязатель гордый, но не закреплена ещё победа. (И склонившись над Сбильским.) Э, да тут дела – что называется, кровь за кровь.

ЗАВОДОВ.  Живой? Дышит?

ЕНГАВАТОВ.  Да. (Солодилов меняет очевидный свой испуг на улыбку.) К сожалению, на этом свете, в отличие от многих живых, все мёртвые зачем-то постоянно дышат.

ИРИНА.  (Успев сбегать намочить полотенце, начинает ухаживать за Сбильским, обтирая тому и лысину, и лицо.) Может, скорую помощь вызвать?

СОЛОДИЛОВ.  Ни к чему тревожить по пустякам серьёзные службы.

ЕНГАВАТОВ.  (Сняв свой бандан, повязывает его на голову Сбильскому.) Yes! О, круто!

РОТИН.  Хы-ы… Во улётно!

НАСТЯ.  Антон, ну зачем вы так смеётесь над ним? Он такой несчастный.

ЕНГАВАТОВ.  (Отступив.) Только над несчастными и надо смеяться. Вы не находите?

СОЛОДИЛОВ.  Правильно, всё правильно. А кстати-то, вы мне назвали давеча свою фамилию. Я вспомнил: скажите, академик Енгаватов не приходится ли вам каким-либо родственником?

ЕНГАВАТОВ.  (Поймав взгляд Стринжи.) Да я... как бы сын его.

СОЛОДИЛОВ.  Что вы говорите!

СТРИНЖА.  (В сторону.) Ого, академик!

СОЛОДИЛОВ.  Так мы, получается, здесь соседи с вами – вот неожиданность! Почему ж вы мне раньше-то не открылись, дорогой мой? Ха-ха-ха, а ведь мы с вашим папенькой, Амуром Виленовичем, знакомы, и очень даже.

СТРИНЖА.  (В сторону.) Надо же, всё рядом: и никаких вёрст наматывать не придётся. Пора бы сваливать отсюда.

ЗАВОДОВ.  Лёв Константинович, что нам с этим-то делать?

СОЛОДИЛОВ.  (Поглядев на Сбильского.) А-а, пусть валяется, – достойная форма его нравственного падения.

НАСТЯ.  Не знаю, зачем ты так говоришь, папа Лёва. Мало ли что может нести совсем опьяневший человек. Он же напился, вот из башки его и полезла белиберда всякая. Я, вообще-то, тоже поначалу не всё сразу поняла.

СОЛОДИЛОВ.  (Глядя, как Ирина, Ротин и Настя нелепо пытаются затащить Сбильского с пола на софу.) Это, дорогая моя, далеко не белиберда, это поклёп мерзчайший, это есть посягание на честь, на репутацию мою в присутствии самых близких сердцу моему людей.

СТРИНЖА.  А ваша форма нравственного падения какова интересно, Лёв Константинович?

СОЛОДИЛОВ.  (Резко взглянув на Стринжу.) А?

 

 Пауза.

 Лишь Ротин, пыхтя и что-то приговаривая, самозабвенно продолжает возиться около софы, чтобы перетащить-таки на неё с пола Сбильского.

 

СОЛОДИЛОВ.  (Притворно улыбнувшись.)  А ты...  вы, Светочка, разве ещё здесь? Ах, вот видите, как у нас здесь всё на нервах сплошных.

СТРИНЖА.  (Скривив улыбку.) Вижу.

СОЛОДИЛОВ.  (Отводит глаза, не выдерживая взгляда Стринжи.) Да-да, что ж… Хорошо-хорошо, побудьте с нами.

СТРИНЖА.  Нет уж, предостаточно. Мы идём, Антон?

ЕНГАВАТОВ.  Ты с нами, Тарасик?

РОТИН.  (Смахнув прядь волос со лба, и глянув на Настю.) Нет.

ЕНГАВАТОВ.  Тогда “bye-bye”. Звони, когда сочтёшь нужным.

НАСТЯ.  Стринжа, прошу тебя: останься.

СТРИНЖА.  Зачем? Время терять?

НАСТЯ.  (Приглушённо.) Вы, что, вместе уезжаете?

СТРИНЖА.  Тебя это удивляет?

НАСТЯ.  (Пожав плечами.) Не удивляет, но… послушай: а как же фишка твоя – Барсиловский?

СТРИНЖА.  Успокойся, мать, одно другому не помешает.

НАСТЯ.  Как знаешь, – твои дела.

СТРИНЖА.  Всем счастливо оставаться. (Проходит к двери, где её ожидает Енгаватов.)

СОЛОДИЛОВ.  Навещайте нас, Светочка; до свидания, – слышите? И звоните. Почаще звоните. Вы слышите?

СТРИНЖА.  (Резко обернувшись.) Как, Лёв Константинович? Разве наша связь с вами прерывается не навсегда?

СОЛОДИЛОВ.  Телефонная связь на общих основаниях всегда ээ… будет функционировать, давайте уж надеяться.

СТРИНЖА.  А я не о телефонной связи, а о физической… плотоядной… баксовой… между тобою, Лео, и мной.

 

 В момент жуткая тишина охватывает всю гостиную.

 

НАСТЯ.  Лео? Какой Лео? Стринжа, ты в своём уме?

СТРИНЖА.  Не знаю, Настя, не знаю, не знаю: мне-то теперь без разбора: кто здесь в своём уме, а кто нет.

СОЛОДИЛОВ.  Вы, девушка, чёрт знает, что вздымаете. Не понимаю: с чего это на вас нашло, гм... (Картинно отворачивается и хмуро глядит, как рядом Сбильский с Ротиным, полуобнявшись, погружены в дрёму.)

СТРИНЖА.  Я вздымаю? (Не спеша, закуривает.) Так, короче: не ты, не ты своим обещанием окольцеваться с этой матрёшкой в переднике выпихиваешь меня из жизни своей прежней, а я сама уже больше не хочу! И знай: мне вот так осточертело продаваться тебе-старику и изображать с тобою радости встреч и какую-то чахлую романтику страстей! (Достаёт из своей сумочки ключи и бросает их к ногам Солодилова.)

СОЛОДИЛОВ.  (Холодным тоном.) Всё? – Замечательная демонстрация собственного emancipee. (И подкашлянув в кулак.) И что же дальше?

 

 У Насти при всём этом, что называется, округляются глаза.

 Ирина и Заводов отступают, поглядывая то на Солодилова, то на Стринжу, то друг на друга. У двери стоит Енгаватов, явно довольный такой неожиданной и забавной для себя картиной.

 Становятся всё слышнее и слышнее похрапывания Сбильского.

 

СТРИНЖА.  (Плачет, и цедя при этом сквозь сдерживающие сигарету зубы.) Мне уже так заподло! Дура! Какая же я дура!

СОЛОДИЛОВ.  Э-ладно уж, вполне достаточно здесь выделываться под недоразвитую, – всё, всё хватит!!! Напридумывала с десять коробов и шлёндай отсюда!

НАСТЯ.  (Совсем потерянно, с большим трудом находя нужные слова.) Папа Лёва, это вообще что-то запредельное для моего восприятия. (И еле сдерживая слёзы.) Как ты можешь так? И вообще, я слышу здесь такие чудовищные вещи.

СОЛОДИЛОВ.  Дочка, я тебя умоляю ради бога, не делай никаких поспешных умозаключений. (И надменно.) Светочка, а ты...  вы правильно себя обозначили, но не полностью: вы не просто “дура”, вы – набитая дура в квадрате! Богиня любви сопливая!

НАСТЯ.  Папа Лёва, не смей так говорить! Слышишь?

 

 Стринжа с вызовом подходит к Солодилову и неожиданно гасит сигарету об его лоб. Тот испускает страшный вопль, от которого чуть ли не подскакивают Сбильский и Ротин.

Заводов схватывает руку Стринжи.

 

СТРИНЖА.  Отпусти, урод!

НАСТЯ.  Отпусти её сейчас же! (Даёт Заводову хлёсткую пощёчину.)

ЗАВОДОВ.  (Отпустив руку Стринжи, отходит.) Лёв Константинович, она достала уже.

СТРИНЖА.  Что? Вы что-то сказали? Ну-ка, ну-ка, постойте!

НАСТЯ.  Стринжа, прошу тебя. Это лишнее; не связывайся.

ЗАВОДОВ.  (Обернувшись.) Я?

СТРИНЖА.  Вы, вы. Подойдите сюда, молодой человек. (Заводов подходит.) Вы что-то сказали, да? Ну, говорите-говорите, я вас слушаю.

ЗАВОДОВ.  Да, я сказал, что ты достала...

 

 И не успел Заводов докончить фразу, как Стринжа награждает его такой звучной оплеухой, что всем поначалу возможно показалось: устоит ли дом на своём месте или вот-вот рухнет.

 

ИРИНА.  (Изрядно уже намаявшись в заботах между Солодиловым и Сбильским.) Выставляете вы себя, Света, не в самом лучшем виде. Не к лицу вам всё то, как вы себя ведёте. (Поднимает с пола ключи и кладёт их на столик.)

СТРИНЖА.  Настя, ты прости меня, что я так тут… и что я такая. Такая вот стала. (Утирает слезу со щеки у Насти.) Всё, мне пора.

РОТИН.  (Очнувшись и переводя взгляд то влево на Солодилова, то вправо на Сбильского, трёт свои глаза.) Ух ты, вот не думал никогда, что буду когда-нибудь сидеть между скелетом и мертвецом. Завал! (Отсаживается с софы на кресло у столика.)

СБИЛЬСКИЙ.  (Открыв свои глаза и уставившись, словно сыч, на то, как Ирина накладывает пластырь на лоб Солодилову.) О, Ирушка, да будь я – не я, и я там не знаю – как и что, но эту вашу свадьбу я всё равно поломаю!!!

СОЛОДИЛОВ.  Тта... замолчи ты, дурак квашеный! (С чувством толкает Сбильского, и тот валится на пол.)

НАСТЯ.  (К Стринже.) Я провожу тебя; пойдём. (Та кивает, и они направляются к двери.)

 

 Уклонившись от попытки оглаживания со стороны Солодилова, Ирина уходит на кухню.

 

СОЛОДИЛОВ.  (Откупорив бутылку шампанского; и налив себе, а также подставившему фужер Ротину.) Ненадолго, пожалуйста, Настёна, слышишь? Антон, а вы передавайте папеньке вашему мои самые почтительные приветствия. Окей?

ЕНГАВАТОВ.  Это да, обязательно и с удовольствием. Должен вам признаться, что вы с ним воистину родственные души, как никто более. В смысле образцового порока.

 

 Настя, Стринжа и Енгаватов уходят.

 

СОЛОДИЛОВ.  (Вослед.) Эй, эй, Антоша-Антоша, послушайте, да вы всё здесь искривлённо поняли!.. (И подтолкнув Ротина, успевшего осушить свой фужер.) Дорогой мой, сходите-присмотрите, чтобы Настя с ними случайно не упорхнула.

РОТИН.  Есть такое дело. (Вскакивает с места, и неровно побежав.) Настя, не упархивайте!.. (Исчезает в проёме дверей.)

 

СЦЕНА 11.

 Входит Ирина.

 

ИРИНА.  Ума не приложу: с чего начинать разбирать-разгребать.

СОЛОДИЛОВ.  Что?

ИРИНА.  На кухне.

СОЛОДИЛОВ.  Какая ещё к чертям кухня! (С трудом поднимается, и Заводов помогает ему проковылять до окна.) Ах, как всё скверно. Чувствую, что мой иммунитет к жизни нарушен. (За окном слышится весёлый разговор молодёжи и звонкий смех Стринжи.) Васенька, ты ступай-ка с Ириной и это...  (Пытается вглядеться в уличную темень сквозь окно.) Иди-иди, посмотри: там, на кухне у неё проблемы какие-то, что ли.

ЗАВОДОВ.  (Поглядев на Ирину и пожав плечами.) Да, как скажите.

 

 Ирина и Заводов уходят.

 За окном слышится, как Настя со Стринжей весело по-девичьи распевают: “Ой, цветёт калина в поле у ручья, парня молодого полюбила я. Парня полюбила на свою беду, не могу открыться – слов я не найду...” Местами к ним громко, хотя и далеко не в такт, присоединяется голос Ротина.

 

СЦЕНА 12.

СОЛОДИЛОВ.  Это не постижимо: ну что за день? ну всё навыворот! Будто все белены обожрались. (Оглядывает себя.) Погиб мой костюмчик от Армани... (Но вдруг переводит взгляд на Сбильского, стоящего у софы в престранной позе на четвереньках.) Что, товарищ Сбильский, брюхо прихватило? Похож-то ты, знаешь, на кого сейчас? На пьянющую жабу без стыда и совести. Эй!

СБИЛЬСКИЙ.  (Пробуя залезть на софу.) И какая же ты свинья, Солодилов, всесторонняя; разбудил, отт… чёрт! Мне снились волосы мои, которых у меня давно уж нет.

СОЛОДИЛОВ.  Коль нет ума, так нет и волос.

СБИЛЬСКИЙ.  (Отрешённо мотает головой.) Дожил, дожил вот – по полной программе опу… опу…

СОЛОДИЛОВ.  Что ты там бормочешь ещё?

СБИЛЬСКИЙ.  Тебе не понять. Опу… опу… опустошение во мне.

СОЛОДИЛОВ.  Что? Да ты сам кого угодно опустошишь, вредоносец! (Оборачивается к окну и начинает опять вглядываться на улицу.)

СБИЛЬСКИЙ.  (Еле ворочая языком.) Значит, я – вредоносец, да? А ты не вредоносец, да? О нет, Солодилов, ты не прав, дьявольски не прав, категорически не прав. (Нащупывает возле себя кирпич.) И ты за это сейчас поплатишься!

СОЛОДИЛОВ.  (Резко обернувшись.) Ты что, Шаши-Шаши? Брось-брось! Что за озорство такое? Не смей, слышишь?

 

 Сбильский, сжимая в руке кирпич, без каких-либо координаций движений направляется к Солодилову, который, в панике, было, заковыляв к двери, но, вдруг споткнувшись, падает.

 По полу гремят поваленные пустые бутылки, которых оказалось до неприличия повсюду полным-полно.

 

СБИЛЬСКИЙ.  (Занося вверх руку с кирпичом.) За моё опустошение получи же ты награду в форме справедливой кары!

СОЛОДИЛОВ.  Помогите!!! Васенька, Ира, Ира!!! Защитите!!!

 

СЦЕНА 13.

 Вбегает испуганная Ирина и тут же за ней влетает Заводов, который ловко подхватывает за шиворот Сбильского и оттаскивает его к противоположной двери, успев при этом выбить у него из руки кирпич.

 

СБИЛЬСКИЙ.  Прочь от меня! Это ещё что за грубость претакая? (И вырвавшись.) Не подходи ко мне, человек недоученный! Опу... Опу… ОПУСТОШУ!!!

ЗАВОДОВ.  Чего? (В недоумении оборачивается к Солодилову.)

СОЛОДИЛОВ.  За дверь его, за дверь, Васюта!

СБИЛЬСКИЙ.  Мне не удалось, но найдёшь ты, Солодилов, в конце концов, достойное возмездие своей натуре: и за фальшь писательской славы, и за своё благополучие не заслуженное, и за неподобающее поведение распутное, и… за мой недосмотренный сон о волосах моих.

СОЛОДИЛОВ.  Что ты меня всё пугаешь то карой, то возмездием? Не больше-то я на это претендую, чем ты – писалка заказная, курва газетно-журнальная.

СБИЛЬСКИЙ.  Ну, да-да-да!.. (И заплакав.) Каюсь: проституировал, да-да. Но, Солодилов, не ты ли, мымра холёная, меня к этому поприщу расположил, а? Ирушка! – О, красавица несравненная, с кем же ты намереваешься связывать судьбу свою! Это же паразит, прицепившийся на оборках царственного платья Его Величества Литературы!

СОЛОДИЛОВ.  Вон-вон-вон отсюда его, Васенька! Это же – пират из банды капитана Флинта; поглядите на него: ну, чем не бандит с большой дороги!

СБИЛЬСКИЙ.  (Резко отстранив руку Заводова.) Не сметь меня, профессора литературоведения, больше потчевать силой грубой!

СОЛОДИЛОВ.  Ты не профессор литературоведения, ты – крот макулатурный, ха-ха-ха!

СБИЛЬСКИЙ.  А ты, Лёва, знай: душа твоя – что древесный уголь. (Уходит, отчаянно хлопнув дверью.)

 

СЦЕНА 14.

 Заводов и Ирина помогают Солодилову подняться с пола, подойти к софе и присесть.

 

СОЛОДИЛОВ.  Он совсем ополоумел, совсем очертенел от спиртного.

ИРИНА.  Не понимаю: с чего бы ему до такого доходить?

ЗАВОДОВ.  А с виду – до кости приличный интеллигентный человек. Ведь правда, Ирина Павловна?

ИРИНА.  Ой, не знаю, не знаю.

СОЛОДИЛОВ.  Вот так-то: теперь уж и не распознаешь – кто есть кто: интеллигент до кости или бандит с большой дороги.

 

 Заводов раскуривает трубку и подает её Солодилову, который жадно начинает курить.

 

СОЛОДИЛОВ.  (Поманив к себе Заводова и поцеловав его.) Ты, Васечка, защитил меня. Сказать прямо, достойно и, главное,  вовремя нейтрализовал крайне безответственный поступок со стороны того негодяя-лицемера. Не могу найти слов благодарности, но я очень хочу сделать тебе что-то необычайно приятное, дорогой ты мой. Ну, что я такого могу для тебя сделать?

ЗАВОДОВ.  (Помявшись.) Понимаете ли, Лёв Константинович…

СОЛОДИЛОВ.  А, понимаю. Ирэн, ты смогла бы нас оставить наедине? Кажется, он хочет – о чём-то сокровенном своём.

ИРИНА.  Вот это странно, чтобы у Васи нашего имелось что-то такое сокровенное от тебя… от вас, Лёв Константинович. (И улыбнувшись, уходит.)

СОЛОДИЛОВ.  А действительно, неужели ты что-то таил от меня, мм? Так-так, говори-говори, я слушаю.

ЗАВОДОВ.  (Налив для Солодилова в фужер шампанского.) Понимаете, Лёв Константинович... (В сторону.) Эх, была – не была! (И решительно.) Тут такое дело: вот люблю, страдаю, надеюсь.

СОЛОДИЛОВ.  (Было, пригубив фужер с шампанским.) Чего???

ЗАВОДОВ.  (В сторону.) Эх, была – не была! (И вновь решительно.) Лёв Константинович, ну к чему вам жениться-то? Это ж вы в запале чувств были. Ведь правда, да?

СОЛОДИЛОВ.  Ты это к чему клонишь?

ЗАВОДОВ.  К тому и клоню: мне бы жениться на ней. Если бы вы отступились от своего решения-то? Бог свидетель, что я бы вашим с ней отношениям совершенно не мешал. Вы же, Лёв Константинович, для меня всё равно, что родной; да и ближе, чем родной! Я имею ввиду ваши отношения. То есть, простите, ваше с ней любовничество. И вправду, Лёв Константинович, каменный век сейчас, что ли? Так сказать, чтобы мне обращать внимание на подобные пережитки. Я за неё и за вас буду только очень даже рад. Но уступите, отдайте мне её. Очень вас прошу. Поверьте, о такой своей суженой я всю жизнь свою грезил. А, Лёв Константинович?

СОЛОДИЛОВ.  (Как бы раздумывая.) Ах ты, Вася-Василёк... Губа у тебя не дура... Ой, не дура...

ЗАВОДОВ.  Так-ээ… как, Лёв Константинович?

СОЛОДИЛОВ.  Знаешь что… (И рассмеявшись.) Эх, Васята-Васята! Ладно, бери!!!

ЗАВОДОВ.  (Падает на колени и дрогнувшим голосом.) А я вам, Лёв Константинович, за это до скончания моих дней верность свою обещаю, и бог – свидетель. (Троекратно крестится.)

СОЛОДИЛОВ.  Погоди-погоди, послушай, а она-то согласна?

 

 

СЦЕНА 15.

 Входит Ирина. Она обворожительно улыбается, на ней нет передника, а лишь то стильное и облегающее её фигуру платье. Заводов встаёт с колен, потупив взгляд.

 

ИРИНА.  А почему я должна быть против? (Приблизившись к Заводову и потрепав его за волосы.) Наш Васенька – не самый плохой вариант. Одно жаль: квартиры у него нормальной нет.

ЗАВОДОВ.  Ира, я накоплю, я куплю! Вот при Льве Константиновиче обещаю. Поверь мне, я всё сделаю, чтобы ты была счастлива со мною. А если где и когда оступишься – знай, я всегда готов буду руки свои подставить.

ИРИНА.  Ловлю на слове.

СОЛОДИЛОВ.  (В сторону.) Вот-вот, таковы-то эти бабы: ты им только руки подставь, а на шею они сами заберутся.

ЗАВОДОВ.  (Поцеловав руку Ирине.) И вы, Лёв Константинович, клянусь, будете мною довольны.

СОЛОДИЛОВ.  Верю-верю в твои старания. Вот что, дорогие мои, если уж всё таким образом сладилось, то... (Помолчав и кивнув в сторону столика.) Берите-ка эти ключики, поживите пока у меня на квартире, до осени, а там что-нибудь подкумекаем.

ЗАВОДОВ.  Вот спасибо, Лёв Константинович! (Бросается обнимать Солодилова.)

ИРИНА.  Лёв Константинович, вы что, серьёзно? А Настя-то будет не против?

СОЛОДИЛОВ.  Мы с Настёной в этих стенах разве пропадём? Да и летом нечего нам в городе томиться.

ЗАВОДОВ.  Эх!.. Вот, правда, жизненного опыта у нас с Ирой не хватает; так ведь вы же поделитесь с нами – да, Лёв Константинович?

СОЛОДИЛОВ.  О, как же, как же! Жизненным опытом поделимся, конечно, поделимся; у нас его бочками затоваренными.

ЗАВОДОВ.  Ага. (И подбегая к вещам Ирины.) Так мы сейчас же и отправимся, да?

ИРИНА.  Вот неугомонный человек.

СОЛОДИЛОВ.  Всё правильно; езжайте-езжайте, дети мои – чего ж откладывать? (И, было, засмеявшись, но, поморщившись, трогает свой лоб с наклеенным пластырем.) Слушайте, а вы – молодцы: у вас всё без лишней лирики и всякой чувственной чехарды. И это умиляет. Замечательно.

ЗАВОДОВ.  Ну да, ну да. (Подхватывает чемодан с сумкой и убегает, напевая что-то развесёлое.)

ИРИНА.  (Взяв со столика ключи и поцеловав Солодилова.) Приедем завтра, – покормлю вас с Настей, и там уж займёмся с Васенькой по дому; ох, тут дел целая уйма. Хорошо?

СОЛОДИЛОВ.  Любишь его хоть?

ИРИНА.  Васеньку? Надёжный простой мужик; многого, как говорится, не запросит. Я его изучила. Обязательно полюблю его. Обещаю тебе, Лёва. (Уходит.)

СОЛОДИЛОВ.  (Проводив её взглядом.) “Изучила”. Ирэн-Ирэн, как же исправно действует у тебя сообразиловка. (Тянется за бутылкой с шампанским и наполняет фужер.)

 

СЦЕНА 16.

 Входит Настя. Она, молча, медленно пересекает гостиную, не обращая внимания на Солодилова, и вдруг останавливается.

 

НАСТЯ.  (Подняв с пола один из многочисленных валяющихся листов.) Это же...

СОЛОДИЛОВ.  Что там такое?

НАСТЯ.  (Оглядывая всю площадь с разлетевшимися по сторонам листами.) Мы же истоптали здесь всё то, над чем Тарас работал. Надо же собрать всё это. (И, было, начав подбирать с пола листы.) Он старался, оформлял.

СОЛОДИЛОВ.  Оставь, Настёна. Хм, что Тарас?.. К твоему сведению: в страницы личных нотных записей самого Баха торговка на базаре рыбу заворачивала; а на авторских, единственно уцелевших, рукописях Шекспира, как установлено, обедали ремесленники. А кстати, где он-Тарас?

НАСТЯ.  У крыльца остался и успокаивает Шая Моисеевича. (Подходит к окну.)

СОЛОДИЛОВ.  Даже так? А с тем-то что ж такое?

НАСТЯ.  Плачет. Навзрыд.

СОЛОДИЛОВ.  О! Прямо-таки уж навзрыд? (И пригубив фужер с шампанским.)

НАСТЯ.  Да, навзрыд.

СОЛОДИЛОВ.  Мм-м, правильно, пускай поплачет, ему будет полезно. Слёзы, как говорят – и верно говорят – душу очищают.

НАСТЯ.  (Поглядев в окно на ночную уличную темень; и спокойным тоном.) Папа Лёва, скажи мне: почему ты людей не любишь?

СОЛОДИЛОВ.  Ох, почему, почему... (Вдруг замолчав, и отставив фужер.) А за что мне их любить? – За их неискренность и бесчестность? За их ложные идеалы, которые не стоят и шелухи из-под ногтей?.. За что любить? За что? – За их дремучие суждения и непредсказуемые химеры? За их корыстные устремления, коими они бессовестно живут-существуют изо дня в день?

НАСТЯ.  А ты? Ты чем живёшь-существуешь? Разве не тем же самым? (Пристально смотрят друг на друга.)

СОЛОДИЛОВ.  (С большим трудом, прихрамывая, подходит к пианино и открывает крышку.) Ты это, Настик… (И грустно улыбнувшись.) Давай-ка, присядь сюда.

НАСТЯ.  Что? О, нет-нет, я совсем не в настроении.

СОЛОДИЛОВ.  Ты подойди, подойди; и, пожалуйста, спой мне песенку: ту, где “парус над волною золотой”. Как она называется, мм?

НАСТЯ.  “Дождик”. (Послушно, но с неохотой, подходит к пианино, садится; и несколько задержавшись взглядом на клавишах, начинает играть и петь.)

Дождик бьёт по крыше

Спит луна.

Ты меня не слышишь –

Ночь темна.

Ты меня не помнишь –

Ну и пусть.

Я тебе приснюсь.

 

Парус над волною

Золотой.

Ветер шепчет морю:

«Ангел мой».

Но чуть слышным эхом

Отвечает грусть:

«Я тебе лишь снюсь».

Я снюсь.

 

Там, в городе мечты,

Там встретишься мне ты.

Пусть всё придумала я. Пусть.

Но я тебя дождусь…

Я дождусь.

 

На качелях к звёздам

Налегке.

Рано или поздно

Вдалеке.

Засверкает ярко

В холоде миров

Новая любовь.

Я – любовь.

 

Там, в городе мечты,

Там встретишься мне ты.

Пусть всё придумала я. Пусть.

Но я тебя дождусь…

 

Там, в городе мечты;

Там, в городе мечты,

Пусть всё придумала я, - пусть, пусть, пусть!

Но я тебя дождусь.

 

 Солодилов и Настя молча смотрят друг на друга.

 

СОЛОДИЛОВ.  Ты знаешь, Настик, дочка... (Ласково берёт её за руку и привлекает к себе.) Душою я понимаю, и сердце моё постоянно напоминает мне, что надо-надо людей любить. Да вот что-то как-то, увы, не любится. (Настя помогает ему вернуться к софе; они присаживаются.) Послушай, мне очень хочется сейчас рассказать тебе одну историю. Четырнадцать лет хранил я её в себе, но более не могу, да и не хочу. Некогда я был женат; очень мы любили друг друга, и прекраснее и желаемее для себя женщины я так и не повстречал до сего дня. Нелепая трагедия разлучила нас навсегда. Так вот тогда хотели мы иметь ребёнка, но... Словом, она не могла родить. Решили взять себе ребёнка из детского дома; я вообще-то красивого мальчика хотел. Приехали, да, и стали смотреть мальчишек, и гляжу... А ты стояла в сторонке такая одинокая, маленькая такая и... плакала. (Настя утыкается лицом ему в грудь.) Я, помню, подхожу к тебе и спрашиваю: “Как тебя зовут, заинька?” А ты своими кулачками трёшь глазочки свои; и вижу я, как слёзки твои капают на платьице тебе. Я говорю: “Ну, что ж ты всё плачешь-то? Обними меня, дочка”. А ты, как зайчонок пугливый, вдруг и посмотрела на меня, и лучик блеснул... До сей поры вспоминаю ручки твои такие холодные-холодные на шее у себя. (Видит, как у Насти по щекам текут слёзы; и нежно утирая их.) Вот так всё и было. У меня ведь была счастливая дорога в жизни; понимаешь, да? Или... она казалась мне таковой. А когда всё легко даётся и достигается, начинаешь воспринимать всё удачно складывающееся, как должное и как само собою разумеющееся; тогда только-то и ценишь в жизни эти самые шипучие мгновения, так сказать.

НАСТЯ.  (Справившись со слезами.) Но ты всё-таки хороший писатель, у тебя столько премий; звания.

СОЛОДИЛОВ.  Ой, да перестань ты, Настёна. Мне-то хоть, слава богу, удалось вовремя для себя уяснить, что лучше, чем Куприн и Платонов, я писать не способен; а если не способен на подобный уровень, то стоит ли вообще этим делом всерьёз заниматься-то? И вот что интересно: как только я перестал посягать на исключительные литераторские лавры, то враз с чего-то у всех значимых особ моего окружения я начал находить приятельское расположение и в момент ощутимо двинулась моя личная карьера. Ты, верно, и не можешь представить себе всего этого.

НАСТЯ.  А творчество как же, папа? Неужели в тебе его не осталось? Ты так говоришь, что...

СОЛОДИЛОВ.  (Слегка махнув рукой.) Творчество?  Да я и забыл, что это такое. Да-да, Настёна, всё это так, именно так. Но что есть, то есть. (И заметив встревоженный взгляд Насти.) Что, дорогая моя, думаешь: я уж совсем опресневел и очерствел, мм?

НАСТЯ.  Прекрати. Я-то знаю, что ты очень и очень хороший у меня. (Обнимает Солодилова.)

СОЛОДИЛОВ.  (В задумчивости поглаживая Настю; и вздохнув.) Кажется, съехали набекрень все мои удачи, да и, чувствую, былые мои достижения подтаивать стали. Они хоть все – что пузыри мыльные, но всё же какое-никакое определённое основание было, да. Что ж, надо твердеть, и главное – неизбежно надо мне обновляться по отношению и к жизни своей, и к людям. Знаешь, вот именно сейчас чувствую я в себе внутреннюю  потребность к этому. А иначе, падение. Ты понимаешь?

НАСТЯ.  Это... не слова, папа? Скажи мне честно – не слова?

СОЛОДИЛОВ.  Нет, не слова. Вот ты сейчас вошла и, поверь мне, во мне что-то треснуло, и я обнаружил... И ты знаешь что? – Я как бы вижу себя со стороны, но не глазами, а сознанием своим. До чего же я сам себе отвратителен, господи! Как же устал сам в себе видеть плохого человека. Больше не хочу.

НАСТЯ.  (Улыбнувшись.) Что, для шестидесятилетнего мальчика настала пора взрослеть?

СОЛОДИЛОВ.  (Улыбнувшись в ответ.) Это не пора, дочка, это долг мой.

НАСТЯ.  И это не слова?

СОЛОДИЛОВ.  (Обняв её.) Нет, не слова. Это мой долг перед совестью моей.

НАСТЯ.  А тогда я думаю: надо позвать всех наших друзей, и я уверена: они с удовольствием придут! И мы так сделаем. Ведь правда, папочка? (Вновь обнимает Солодилова.)

СОЛОДИЛОВ.  Эх, дочка, да кого же мы позовем теперь? Вокруг – будто Мамай прошёл; и взгляни на меня – тут в пору прямо на паперть выходить: “Подайте, кто сколько сможет”. (И горько усмехнувшись.) Да и с нашими самыми близкими людьми я сегодня так рассорился и обскандалился, что и нет надежды никакой...

 

СЦЕНА 17.

 Входят Ирина и Заводов. Настя и Солодилов смотрят на них, что называется, во все глаза и чуть ли не пораскрыв рты.

 

ЗАВОДОВ.  Лёв Константинович, нет, мы не можем оставить вас с Настей одних в таком состоянии и при таких обстоятельствах. Ира, так ведь?

ИРИНА.  Да. Лёв Константинович, мы с Васей так решили и вернулись. А на квартиру поедем, как всё здесь установится на места свои.

ЗАВОДОВ.  Да, к спеху нам, что ли. Тут уж я виноват – от радости ум немного притуманился. Простите. О, Настя, ты же ещё не знаешь: вот, решено и уже согласовано, мы с Ирой женимся!

НАСТЯ.  (Сверкнув своей лучезарной улыбкой.) Папа Лёва, я же так и знала, что все вы тут тогда меня разыграли! Признавайтесь, что так.

СОЛОДИЛОВ.  (Сдержанно улыбнувшись.) Само собой разумеется, что разыграли.

НАСТЯ.  Ну, Стринжа, зараза, она-то как могла под вашу дудку петь? (И подбежав к Ирине, целует её.) Поздравляю! И чтобы до гробовой доски были вместе! Слышишь, Заводов?

ЗАВОДОВ.  Ха-ха-ха, только так! (Целует Ирину в другую щёку.)

 

СЦЕНА 18.

 Входит Сбильский, поддерживаемый Ротиным. Все присутствующие замолкают.

 

СБИЛЬСКИЙ.  (Обведя всех подавленным взглядом.) Ты, Лёвчик, зла на меня не держи. Очень прошу тебя: прости меня за всю ту отвратительную неправоту мою. Подлец я первостатейный. Я желаю вам с Иронькой счастья, и счастья космического объёма. (Все смеются.)

НАСТЯ.  Шай Моисеевич, Ирина выходит замуж за нашего Васеньку.

СБИЛЬСКИЙ.  Как? (В растерянности хлопает глазами.) Как за Васеньку? Да ведь...

НАСТЯ.  Вот-вот, и вы тоже, как и я, попались на удочку. Они тут, понимаете ли, юморили! Я-то подозревала, что всё это – хохма.

СБИЛЬСКИЙ.  Лёвочка, но тогда я – жестокий и ничтожный идиот. Ох, я уж так совсем остарел, что юморы перестал воспринимать. (Мотает головой, как бы совсем потерявшись.) Что же мне теперь делать? Я даже не представляю себе. Первый раз в жизни я оказался в таком низком и позорном положении.

СОЛОДИЛОВ.  (Улыбнувшись и кашлянув в кулак.) Э-брось, Шаши. Подойди лучше ко мне, и давай поцелумкаемся, пообнимемся и с тем наполнимся настроением добрым. (Сбильский приподнимает голову.) Сам дивлюсь: чего ж только в жизни нашей не бывает. Хоть человек – система абсолютная и уникальная, но иногда и у него фаза вылетает. (Протягивает руки к Сбильскому.) Ну? Мы должны всё это забыть и навсегда, ради всего светлого и лучшего. Мы же должны уметь честно и открыто прощать. Иначе какие мы есть люди; тем более и друзья?

СБИЛЬСКИЙ.  Ах, Лёва, друг мой, как это верно ты сказал! (Бросается к Солодилову, и они обнимаются, целуются, смеются.) Настёночка, милая, ты это... поставь там пластиночку: Далиду или Адамо… есть у вас? (Настя подходит к стереосистеме, и вот уже звучит голос Сальваторе Адамо.)

 

СЦЕНА 19.

 Входит Стринжа. Все смолкают и настороженно смотрят в её сторону.

 

СТРИНЖА.  Настя, ты говорила, что я смогла бы у вас здесь на пару деньков остаться. И помнится, что Лёв Константинович ранее на предмет этого вопроса никогда не был против. Так можно?

 

 Настя, резко обернувшись к Солодилову и увидав кивок с доброй улыбкой на его лице, подходит к Стринже, и они, обнявшись, направляются к окну.

 И всё разом преобразилось: непроизвольно потекли по гостиной улыбки, эмоции, радостные восклицания...

 Солодилов и Сбильский сидят рядышком на софе, смеются  под свой весёлый разговор, – последний, кажется, в чём-то оправдывается...

 Ирина ушла и вскоре вошла в том прежнем своём одеянии, в котором она была в первой сцене первого действия.

 Заводов успел уже сходить за вещами Ирины, отнести их во внутрь дома, и теперь вместе с ней по просьбе Солодилова приступил сооружать место для предстоящего ужина.

 Настя и Света Стринжа у окна болтают без умолка, смеются, изредка утирая друг дружке слёзы, при этом последняя успевает прозванивать кому-то по мобильному телефону.

 

СЦЕНА 20.

 Ротин в одиночестве, налив себе в фужер шампанского и закурив, останавливает спешащего на кухню Заводова.

 

РОТИН.  Слышь, Базиль, а что это все вы какие-то добрые?

ЗАВОДОВ.  (Похлопав его по плечу.) Так и радуйся этому, парень.

РОТИН.  Ясное дело. Но я что-то никак не пропрусь: думал, слышь, у вас тут пронеслась такая отвязная чмора с пухлой точкой, а вышло-то, прикинь, классное примирилово с многоточием.

ЗАВОДОВ.  (Засмеявшись и обняв Ротина.) Да, вышло всё так, что лучшего, кажется, было бы и не надо. (Убегает на зов Ирины.)

 

Распахивается дверь и входит академик Енгавантов.

 

ЕНГАВАНТОВ-старший.  Добрый вечер. Вот, Лев Константинович, решил навестить вас. Одно жаль, что крайне ненадолго. У меня через час – машина: аэропорт ждёт. Отбываю в Гималаи.

СОЛОДИЛОВ.  Спасибо, что зашли. Очень рад вас видеть.

ЕНГАВАНТОВ-старший.  Мой сын Антон передал мне ваши тёплые приветствия, я не удержался, чтобы не зайти к вам и поблагодарить долгом чести.

СОЛОДИЛОВ.  Так вы, должно быть, отбываете по линии своей научно-исследовательской деятельности?

ЕНГАВАНТОВ-старший.  О, нет-нет. Можно сказать, чрезвычайно срываюсь. Да-да! Один хороший друг мой, востоковед, Микиртумов пригласил срочно.

СОЛОДИЛОВ.  Микиртумов Тамерлан Тамерланович?

ЕНГАВАНТОВ-старший.  Да. А вы его знаете?

СОЛОДИЛОВ.  Ещё бы! Мы знакомы с университетских времён, в одной волейбольной команде играли. Удивительный человек!

ЕНГАВАНТОВ-старший.  Абсолютно точно! Вот поэтому-то – «А почему, собственно, нет?» - подумал я. И наперекор всей своей опостылевшей осёдлости рубанул решительным согласием. И, кстати говоря, ещё одно зарезервированное место есть, Лев Константинович. Не желаете присоединиться?

СОЛОДИЛОВ.  А когда?

ЕНГАВАНТОВ-старший.  Незамедлительно. Через час отбываем.

СОЛОДИЛОВ.  Еду! (Быстро направляется к выходу.)

 

После затишья все в один голос.

 

ИРИНА.  Лёв Константинович, постойте, одумайтесь!

ЗАВОДОВ.  Действительно, Лёв Константинович. Вы тоже, товарищ академик, смущаете, распаляете человека!

НАСТЯ.  Папа Лёва, это невозможно, так нельзя!

СТРИНЖА.  Лёв Константинович, да, не делайте этого!

СБИЛЬСКИЙ. (Пытается привстать.) Лёва, и я с тобой в Гималаи!

 

СОЛОДИЛОВ. (Резко обернувшись.) Вы все как будто подходите ко мне с другой стороны. Как вы меня воспринимаете, как? Вы думаете, что я всю жизнь приятствовал на всём готовом? Всё далеко-далеко не так. У меня никогда ничего не было схвачено, и я никогда не шёл чистым полем. (И к Енгавантову.)  Пойдёмте, пожалуй, и не стоит медлить.

 

Солодилов и Енвагантов-старший уходят. Все, молча, остаются. Ротин с фужером проходит к свободному окну и долго смотрит в ночное звёздное небо. И первое, о чём он подумал: «Наверное, в далёком-далёком безжизненном космосе совсем не существует времени – значит, не существует ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Какая же там, должно быть, адская скука».

 

 

 

КОНЕЦ

 

 

ã 2011 «Шипучие мгновения», PODKOLZINLAND

podkolzinland.ucoz.ru

(ã 2016 - Новая редакция)